Алексей Свиридов - Сплошные вопросы (повесть в записках)

Кстати, Иванцов тогда же, когда показывал мне камеру, сказал, из-за чего взяли Дмитрия Ивановича. Был арестован один делец, который ещё с дореволюционных времён торговал документами. Нет, не фальшивыми. Просто документы умерших людей не уничтожались, а «пускались в дело». Так этот делец зачем-то вёл списки проданных «мёртвых душ». Канцелярист! А может, надеялся при случае заняться шантажом… Короче, обнаружили чекисты фамилию и прочие данные Стрижевского в этих списках. А дальше — сами понимаете. Я ещё в двадцать девятом хотел Вам про всё шепнуть, и про то, что Дмитрий Иванович каким-то образом исчез из внутренней тюрьмы. Побоялся, да и для меня самого эта история темней тёмного. Может, и правда тот следователь его выпустил? А может, по указанию Самого спектакль устроили. Все на ушах, а Он посмеивается да усы гладит. У нас всякие чудеса случаются, только в основном это невесёлые чудеса. Я всё Вам сказал, дорогая Наталия Алексеевна. Больше, чем всё. За малую долю из сказанного меня к стенке поставят немедля. Но думаю, что участи этой мне всё равно никак не избежать. У нас уже по третьему кругу чистка пошла. Так что бегите! Завербуйтесь по контракту куда-нибудь на север, но лучше в европейской зоне. Советую в Коми, в Ухту. Ухта хоть и не Заполярье, но северные надбавки платят, и климат там не такой жёсткий, как на Воркуте. Ухта находится в подчинении у ГУЛАГНП НКВД, там Вас НКВД сейчас меньше всего искать будет. Главное — сегодняшнюю бойню там пересидеть. Завтра может всё поменяться. Думаю, и Ежова вслед за Ягодой в Суханове поволокут, значит и у нас смена состава будет. Тот, кто сегодня на Вас ордер подпишет, завтра сам может стать врагом народа. Смекаете?“

Вот такие сведения принесла мама от Арнольда Линцера, изначально хорошего человека, давно попавшего в плохое положение. Мы с мамой совещались очень недолго. (Я не сказал, а это важно, что ещё в тридцать шестом Гурский уехал на Памир, в Хорог. Это на самой границе с Афганистаном. Послал его туда сам академик Вавилов. Послал со словами, что над биологией и над самим Вавиловым сгущаются тучи. И чем дальше от Вавилова будет его друг и единомышленник Анатолий Валерианович Гурский, тем больше шансов у него — у Гурского — остаться на свободе. Гурский звал нас с собой, мотивируя примерно тем же. Но мы с мамой тогда ещё не понимали серьёзности положения, и решили не суетиться. Уезжая, Гурский оставил маме на сохранение свои научные дневники и другие бумаги, которые мама мне показала только в Ухте.) Как я уже сказал, мы с мамой совещались недолго. Информация, полученная от Арнольда, говорила сама за себя. Должен признаться, что и я в то время непрерывно чувствовал некую аморфную, непонятно откуда исходящую, опасность. Она то усиливалась, то слабла, но она всё время присутствовала. Короче, мы твёрдо решили последовать совету Линцера. В соответствующем месте мы с мамой оформили договор с организацией, носившей название „Ухт-Ижемлаг НКВД“. Такое название я прочёл в договоре. Согласно договору, мы, в качестве вольнонаёмных, должны были отработать там пять лет. Мама — врачом в больнице, я — рабочим на шахте. А полное, несокращённое название этой организации звучало так: „Ухтинско-Ижемский исправительно-трудовой лагерь НКВД“. Арнольд знал, что советовал. Где прятаться от НКВД, как не в его собственном лагере?

Так, неожиданно для всех, в один летний день тридцать седьмого года мы уехали жить и работать на север. Уехали, бросив и работу, и учёбу, и жилплощадь в Москве. Жилплощадь, правда, согласно договору бронировалась. Есть такой закон: сохранять право возврата на прежнее место жительства тем, кто уехал работать на крайний север добровольно, по договору. Это значит, что после окончания договора мы имели право снова прописаться в Москве.

А теперь о главном. О том, что тебя, Виталий, мучит и теперь уже будет мучить всегда. Что сегодня произошло? Начнём всё же издалека. О том, кто мой отец, я узнал от мамы уже в Ухте. Она сама начала этот разговор, а поводом послужило обсуждение одного из моих качеств, которое нет-нет, да вылезало наружу. На этот раз при работе под землёй я просто почувствовал: скоро тут будет обвал. Крикнул работягам: „Бегом к наклонке!“ Это так называется наклонная выработка, ведущая на поверхность или на другой горизонт. Большинство побежало за мной, а кто-то нет. Выбрались на верхний горизонт. К нам начальник смены Игнатьев: „Кто позволил покинуть трудовой фронт? “ А что ответить? Ребята мнутся, меня подводить не хотят. Я мычу нечленораздельно. „Вниз немедля! А то — прогул и под суд!“ Мы потопали по „наклонке“ вниз, да повезло: не успели на свой горизонт выйти. Там разом всё ухнуло. Последствия были для меня неприятные. Кто-то из начальства начал раскручивать версию, что, видимо, я заранее знал об обвале, а значит это я — вредитель, я обвал и устроил. К моему счастью, не все кругом идиоты. Спас меня тот самый наш начальник смены, молодой инженер, выпускник Московского горного института Борис Игнатьев, век его помнить буду. Сумел меня отстоять и с цифрами доказать, что к чему. Мы с ним потом подружились, и он долго задавал один и тот же вопрос, хотел узнать, по каким признакам я обвал предугадал. Ну как я мог объяснить?

Ну вот, пошёл у нас с мамой об этом разговор. И вдруг она говорит, что, по её мнению, настала пора открыть мне некую семейную тайну, и поведала мне историю, после которой можно было и с ума сойти. Скажу прямо в лоб. Узнал я от матери, что отец мой не из нашего мира, что он вообще из другой галактики. Ну скажи, после такого заявления куда следует послать заявившего? Правильно, в дурдом! Только мама моя очень не похожа на душевнобольную. Кстати, она тогда же показала мне научные дневники Гурского, оставленные ей на хранение. Из этих дневников явствовало, что Анатолий Валерианович прекрасно знает эту историю, более того, он единственный свидетель появления Дана (так назвался отец) на нашей земле. Произошло это в тринадцатом году. Гурский уже тогда был профессором Московского университета. Тридцатитрёхлетний учёный увлёкся исследованиями влияния электромагнитных полей на биологические клетки. Он просиживал дни и ночи в своей лаборатории, экспериментируя с клетками растений и животных, подвергая их воздействию электромагнитного поля различной мощности. При этом источники поля тоже варьировались. А дальше, может, ты уже догадался? Да, да. Произошло то, что ты видел на поляне. Дан материализовался из ничего, как показалось бы любому непосвящённому. Гурский — атеист. Но и он струхнул поначалу. Тем не менее они нашли общий язык и довольно быстро. Вот с кем я хотел бы поговорить на эту тему! Но Гурский считал всю жизнь, что эта тайна доверена только ему, и он не вправе её разглашать. Он же считал, что и сыну незачем дурить голову. Отец сам рассказал своей будущей жене о себе. Сам объяснил ей, что почти наверняка лет через десять-пятнадцать его вернут, так же, как и прислали. Причём изменить ничего нельзя, механизм эксперимента запущен и его не остановить. Он просто исчезнет с Земли. Этот разговор произошёл у них несколько позже. А тогда, двадцать второго июня тысяча девятьсот тринадцатого года, Гурский привёл к себе домой незнакомого молодого человека, познакомил со своей женой и отцом, представив Дана студентом из Петербурга, приехавшим к нему на практику. Гурский объявил о своём намерении сдавать этому студенту комнату в их огромной квартире. Как Гурский легализовал Дана, история умалчивает. Впрочем, за деньги и тогда это было не слишком сложно. Дан стал Дмитрием Ивановичем Стрижевским, работал в лаборатории у Гурского, экстерном сдавая экзамен за экзаменом. Если я усвоил курс высшей алгебры за месяц, то представляю, какими возможностями обладал мой отец. Он скоро познакомился с моей будущей мамой, поскольку она часто бывала у Анатолия Валериановича. Маме тогда было шестнадцать лет. Я уже говорил о том, что она была необычайно красива. Дан влюбился в неё сразу и навсегда. Но главное, с ней произошло тоже самое. Вот её слова, сказанные в том разговоре: „Увидев его в первый раз, я поняла, что никто другой и никогда не будет моим мужем“. За два года они ни разу не говорили о своих чувствах, хотя встречались довольно часто. Её отец, Алексей Гурский, и Анатолий Валерианович являются родными братьями. Алексей Валерианович был блестящим инженером, конструировал и сам же испытывал аэропланы. Он работал с Сикорским и довольно близко знал Жуковского. С Туполевым он был знаком ещё со студенчества, так как учился в Московском высшем техническом училище. К сожалению, мой дед, Алексей Гурский, погиб в год моего рождения, в шестнадцатом году. Он полетел испытывать какой-то новый двигатель и разбился. Так что внука он не дождался. Мама рассказала мне, как прошло их с Даном объяснение. Сначала она, словно пушкинская Татьяна, написала любимому письмо. В нём она написала, что видит и чувствует его любовь к ней и не понимает, почему Дмитрий молчит. И если она ошибается, если он не любит её, то пусть же скажет, ибо… Короче, произошло объяснение, при котором Дан-Дмитрий рассказал ей всё. Он не мог и не хотел скрывать свою принадлежность к другому миру. Его очень волновало, какими могут быть дети от их брака. (Надо сказать, что они с Гурским неустанно исследовали образцы крови и мышечной ткани и даже костного мозга Дана. И хотя коренных отличий от земных образцов не наблюдалось, риск непредвиденных последствий оставался.) Дан решил, что надо посоветоваться с Анатолием Валериановичем. Но тут юная Наталия Алексеевна проявила характер. Она сказала, что хоть десять лет, хоть один год, но она будет женой Дана. Что без оглядки пойдёт за ним, будь он хоть Богом, хоть чёртом. Что родит от него ребёнка во что бы то ни стало. И пусть этот ребёнок родиться хоть с рогами, она будет его любить и растить. И советоваться в этом вопросе ни с кем не собирается. После этого объяснения они сразу поженились. Вот и появился на свет я. А потом была революция, со всеми её прелестями. Жена и родители Гурского умерли от «испанки», и он стал жить с нами. Вообще, Гурский — это человек-глыба. Жаль, что у нас мало времени, я рассказал бы тебе о нём. Кстати, в сороковом мы получили от него из Хорога письмо. Он обосновал там высокогорную биологическую станцию и изучает влияние солнечной радиации на клетки и микроорганизмы. Начал создавать первый в мире высокогорный ботанический сад. А Вавилова, его друга и учителя, к тому времени уже арестовали, как и многих из его окружения. Такие, брат, дела…