Алексей Свиридов - Сплошные вопросы (повесть в записках)

…Из первого военного выпуска нашего Лепельского училища мало кто в живых остался, наверно. Сведения приходили по случаю: кто-то чего-то слышал, кто-то от кого-то узнал… Почти про всех, о ком заходил подобный разговор,— убит, убит… Вот, оказывается, и Юра Лаптев погиб. Какой светлый человек! А Русакова помнишь? Так вот он-то в училище остался, сейчас помкомроты.

…В сорок втором ко мне из Ухты жена приехала. Она окончила медицинские курсы, и Куракин зачислил её к нам в училище вольнонаёмной медсестрой, там она и по сей день работает. В сорок третьем у нас родился сын, он и сейчас при ней, так считай ещё один курсант в нашем училище растёт.

…Вместо Куракина над училищем Захарченко поставили. Фрукт ещё тот. Он почти всех старых офицеров на фронт отправил по очереди. Для своих места освобождал. Куракин это предвидел. Как раз перед его уходом пришёл в училище приказ Генштаба о выделении молодых образованных офицеров в „золотой фонд“. Куракин меня вызвал и говорит: не отказывайся, если приличные люди будут от карьеры отказываться, то все командные посты сволочи позанимают. Сами же и наплачетесь!

…Так вот, сегодня я даже и не стажёр, так как начальник строевого отдела сильно заболел, его вчера в госпиталь отправили. А нового начальника ещё не прислали. Я сейчас приказом проведён временно исполняющим его обязанности. И знаешь, вполне справляюсь…»

Так беседовали довольно долго. Он не знал, что я стал корреспондентом «Красной звезды», хотя иногда читал мои репортажи. Он искренне изумился и обрадовался, узнав, что газетный В. Климов и я — одно и тоже лицо: «Слушай, читал я известный репортаж „Глазами разведчика“. Так ты действительно ходил с ними в тыл, или это художественный приём писателя?» Пришлось коснуться этой истории. Сначала я не хотел много говорить о ней, но он так живо интересовался, так подробно расспрашивал, что я волей-неволей вынужден был рассказать ему почти всё. Почти… При этом называл фамилию Стрижевского и как-то, в контексте, упомянул, что Стриж тоже работал в Ухте на шахте. «Ну надо же, тесен мир,— воскликнул Свиридов,— я не знал его лично, но от своего друга, Борьки Игнатьева, слышал о Стрижевском. Он у Бориса на участке работал и как-то раз спас людей, выведя их с опасного горизонта. Эта история наделала много шума тогда. Дело-то в том, что этот Стрижевский загодя обвал предугадал, хотя никаких внешних признаков не было. Ему даже вредительство пришить хотели. Мало им, сволочам, зэков… Но сколько Борис ни бился, узнать, по каким приметам Стрижевский угадал обвал, не удалось. Слушай, а вот мать Стрижевского, Наталию Алексеевну, я знал. Она мне аппендицит вырезала в местной больнице. Хирург — божьей милостью. А сколько она заключённых от смерти спасла! Был там один бывший полярный лётчик. Кстати, известный, Стоман его фамилия, может слышал? Его портрет в газетах печатали, он даже готовился лететь на Северный полюс (это я достоверно знаю). Так он совсем „доходил“ от фурункулёза. Страшнейший фурункулёз у него был, а на работу всё равно пригоняли. Я об этом Наталии Алексеевне рассказал. И она, представляешь, стала ходить в мастерские, где он работал, и носить ему жидкие свежие дрожжи. Где только достала? А ведь их зимой ещё и донести надо, чтобы не замёрзли. Тем она этого лётчика и спасла. Чудесный она человек. А уж красавица — таких я не видывал. Сколько мужиков её домогалось, всем отлуп. Обиженные пытались слухи про неё пускать — не пристают к ней слухи. Вот женщина!.. Так, значит, сын её пропал без вести? Вот горе-то! Я никогда не привыкну к обыденности происходящего. Как привычно составляются списки убитых, канцелярия привычно считает, на сколько надо уменьшить количество хлеба и водки, выдаваемых в роты и батальоны… Для них единицей больше, единицей меньше… Я вчера на передовой был. В одном месте надо было туда и обратно через речушку переходить. Неширокая такая, метров десять, и не очень глубокая. Но лёд тонковат, так через неё что-то вроде наплавного моста сделано. Вроде брёвна на лёд уложены от берега до берега в несколько слоёв, водой политы, смёрзлись… Я не сразу понял, а когда понял — меня стошнило. Это люди там накиданы, это по людям солдаты и машины туда-сюда… Неважно, немцы там или русские, герои или не герои. Это же люди, чьи-то родные люди… А в кино и в газетах уже прославляют новых героев, чтобы завтра послать их вот сюда и сделать из них вот такой ледяной мостик…»

Слушая эту историю, я опять вспомнил про «волков» и «человеков». Прав был Дан, разделив человечество на эти виды. Одни пройдут по трупам, не поморщившись, другим бы это даже в голову не пришло. (Опять поймал себя на мысли, что для меня Дан уже давно стал реальностью, а не легендой. Он иногда снится мне, он и его сказочно красивая жена, и его неправдоподобно прекрасный мир. Мир, что рядом.)

Я уже собрался уходить, когда Свиридов спросил, где я сейчас остановился. Узнав, что в общежитии (то есть в казарме) офицеров штаба, предложил мне перебираться к нему в комнату. «Живи, пока меня не отзовут. Мне ещё месяца полтора тут положено работать». Я не заставил себя упрашивать.

…Живу в комнате Свиридова. Видимся редко. Нормально поговорить удалось ещё только раз. Говорили в основном о перспективах на нашем фронте. А. В. считает положение в Курляндии «патовым». Напрямую сказал мне, что атаки организуются неграмотно, словно сейчас не сорок пятый, а сорок первый год. Он принёс и хорошую новость: в одном из полков новый начальник штаба — Володя Ковалёв, наш бывший курсант. (Володя сейчас майор.) Скромный, совестливый парень — он нам с Юркой очень нравился, хотя подружиться как-то не получилось. Свиридов признался, что среди курсантов нашей роты всегда выделял Володю и нас с Юрой. Я снова стал расспрашивать его про Ухту, про лагерную систему в той же Ухте (а ведь сеть таких же лагерей по всему Северу, и не только по Северу). Его однокурсники работают на угольных шахтах Инты и Воркуты. Рассказывал такие вещи, что мне в голову не могли прийти. Например, что некоторые шахты сплошь состоят из заключённых, включая начальников шахт, главных инженеров, бухгалтеров… Что заключённые и вольнонаёмные работают вместе в рабочей зоне и порой вольного не отличить от зэка. (Лагерь делится на рабочую и жилую зоны.) При этом все вольнонаёмные формально считаются работниками НКВД… А уж какие фамилии он называл людей, отбывающих там срок… Ещё рассказывал про финскую войну… Столько вопросов! Есть над чем подумать. Надо бы его рассказы подробнее записать, пока многое не забылось. С другой стороны, некоторые из его рассказов нельзя доверять бумаге, да и совершенно нет времени. Одну «забавную» деталь узнал от Свиридова: кто-то из политотдела регулярно сообщает в Главупр о времяпрепровождении некоторых военных корреспондентов, в том числе — капитана Климова. Что ж, систему контроля никто не отменял. И что греха таить, есть и такие корреспонденты, которые дальше штаба фронта носа не покажут. Поговорят со штабными офицерами — вот и готова статья о жарком бое. Мне, конечно, неприятно, что кто-то за мной бдит, ведь я действительно часто бываю на передовой. Там творится всё тот же кошмар. Через два дня на третий, как по расписанию: десять часов артподготовки, потом «Ура‑ра‑ра…», потом откатываемся на исходный рубеж с большими потерями. В редакции ждут победных репортажей: а как же, повсюду наступают… Позавчера рядом со мной убило офицера… Надоело тут до чёртиков, очень хочется в Москву, но газета ждёт, что вот-вот «Курляндский котёл» раздолбят, и я должен при этом присутствовать.