Татьяна Буглак - Параллельщики [litres]

Но некоторая теснота не испортила любимого праздника. Все сидели нарядные, радостные, ожидая сюрпризов. И сюрпризы были, да еще какие! Недаром в столовую заносили продукты в ящиках без крупной маркировки. Теперь на столах красовались блюда с копчеными муксунами и стерлядями, знаменитой сосьвинской селедкой, а главное – с тоже копчеными, но цельными тушками тетеревов, по одному на шесть человек. Верными оказались осенние слухи, о которых нам говорил Азамат. Мы сначала подумали, что вся эта роскошь предназначена только для сотрудников конторы, и всем стало неудобно, но сразу выяснилось, что такие же продуктовые наборы получили все жители города. Мало, конечно, но в условиях блокады дичь была лучшим подарком, радуя уже подзабытым вкусом.

А вот что оказалось эксклюзивным подарком для сотрудников конторы – вы вряд ли догадаетесь. Мандарины! Пусть всего лишь по дольке на каждого, и по две – на ребенка, – но это были настоящие мандарины! Секрет их появления был прост, но знали о нем до этого момента только Гузель с Азаматом. Мать Гузелки, та самая медсестра Назиля, уже несколько лет выращивала у себя два мандариновых деревца, заинтересовав этим и аби Майсе, у которой росло одно, но очень крепкое деревце. Руки у обеих женщин оказались легкими, и все три растения зацвели, а потом стали и плодоносить. Вот и придумали они сделать такой подарок сотрудникам конторы, да и на все так же живших в гостинице-санатории параллельщиков хватило.

Все радовались пусть и не очень ароматным, но все же свежим новогодним фруктам, хотя некоторые и откладывали свои дольки, чтобы отнести домой, прибавив их к пайку детей. Мы с Лаки свои дольки съели, и он тихо шепнул мне:

– Лучший подарок за много лет. Никакие деликатесы не сравнятся с мандарином на Новый год, когда он выращен для тебя другом. Миллиардеры не поймут.

Праздничный ужин закончился в начале восьмого, и люди стали расходиться: кто жил в городе и имел семьи, спешили к детям, чтобы успеть до начала комендантского часа – его не отменили даже в эту ночь, – кто жил в поселке – собирались немного отдохнуть и подготовиться к новогоднему карнавалу в клубе.

В начале десятого Лаки стоял перед зеркалом в прихожей, несколько недоуменно разглядывая свое отражение:

– Кто это придумал?

– Вообще-то я. – Я поправила на нем серебристую куртку звездолетчика, отчасти скопированную с костюмов так любимого парнем сериала по роману Снегова. – Не нравится?

– Просто неожиданно. А кто я, по твоему мнению? Из героев фильма?

– Причем здесь фильм? Захотелось сделать тебе космический костюм, вот и все. Ты же космос любишь.

– А сама-то? – Он оглядел мое средневековое платье. – Ошибочка у тебя, не сочетаемся мы.

– Сочетаемся. – Я улыбнулась, поправив газовую накидку, маскировавшую мою короткую стрижку. – Это все равно стилизация, а в будущем, думаю, праздничные платья тоже будут длинными. Пойдем, десять скоро.

В клубе собралось человек пятьдесят – вся молодежь конторы, плюс девушки наших парней. Было тесновато, но весело, большинство, как и мы с Лаки, пришли в самодельных карнавальных костюмах. Особо выделялись Славка и Маша – они и так по цвету волос подходили к героям Ле Гуин, а теперь вообще стали один в один Джакоб и Ролери, что вызывало добродушные шуточки, из-за которых глаза Славки разгорались, а Маша краснела. Но костюмы – я знала это точно – они выбирали сами и вместе, а шила их Маша, впервые осмелившаяся сесть за швейную машинку и удивлявшаяся странному «мохнатому холсту», как она назвала искусственный мех.

Повеселились мы в те новогодние дни от души. В саму новогоднюю ночь все поучаствовали в конкурсах, вообще-то очень приличных, но в исполнении некоторых – не совсем. Особо запомнился всем чуть подвыпивший Азамат, пытавшийся в пантомиме изобразить самовар. В результате скромная Маша покраснела как помидор, из углов раздались скабрезные смешки, и парень, поняв, что сделал что-то не то, поспешил уйти с крохотной сцены. Но заслужил-таки свой приз, потому что никто не угадал, что же он показал. Призы для всех как раз и были сделаны из медной проволоки от кабеля, выгнутой самыми замысловатыми способами и заменявшей шуточные медали.

В следующие три дня мы катались на коньках и санках – в последние Славка уже начинал впрягать подросшего и окрепшего Гаврюшку – и устроили в украшенной пластиковыми игрушками сосновой рощице снежную битву, в которой, за неимением снежков (снег ведь на морозе не слипается), использовали напиленные «кирпичиками» слежавшиеся сугробы. Отличный выдался праздник!

В том мире нет длинных новогодних каникул, но наше руководство в лице Виктора Михайловича и Игоря Николаевича решило сделать сотрудникам подарок – всю праздничную неделю работать не по восемь, а по пять часов в день. Все такому подарку обрадовались: и работа не останавливается, и праздничное настроение сохраняется, к тому же можно подольше посидеть с друзьями по вечерам. А еще – посмотреть первый в этом году звездопад, пусть и не очень сильный.

Вот и вышли мы поздно вечером третьего января на окраину болота, где наблюдению не мешал свет поселковых фонарей. В почти черном небе сияли яркие звезды, за видневшейся вдали черной полосой леса стояло красноватое зарево далеких факелов: в этом мире, как и в моем, до сих пор попутный газ сжигали, а не конденсировали. Не все идеально в жизни.

Мы поболтали с ребятами, тоже вышедшими посмотреть на звездопад, и отошли в сторону: нечего мешать ни Виталию с Инессой, ни Шафкату с Гузелью. Я, запрокинув голову, смотрела вверх, пытаясь уловить падающие искры и успеть загадать желание. Лаки вдруг окликнул меня очень странным голосом. Я опустила взгляд и удивилась выражению его лица: в ставших почему-то огромными карих глазах отражался свет то ли звезд, то ли за домами фонарей и были тревога и отчаянная решимость.

– Что случилось?

– Установка! Ты разве не чувствуешь? В городе включают новую установку!

Я похолодела, мысленно представив, что сейчас творится в Эмторе, но Лаки думал совсем о другом:

– Бежим, у тебя не больше получаса!

– Ты о чем? – Я не могла понять.

– Ты должна вернуться к себе! Это твой шанс. Бежим!

Он потянул меня за собой, и мы понеслись к возвышающимся в километре от нас многоэтажкам. Только что здесь расстилалось обычное заснеженное болото с невысокими кривыми сосенками, выглядывавшими из-под покрытых тонким настом сугробов, а теперь вместо привычного пейзажа снова начинался бред, связанный – я это знала – с моими детскими воспоминаниями. Ну почему именно с моими? Почему я такая особенная?! Эта мысль возникла и сразу же исчезла, потому что нужно было думать совсем о другом. Перед нами вырастала путаница вагончиков и балков, связанных между собой полосами теплотрасс, привычной же дороги не было совсем. Мы, спотыкаясь о проволочные крепления, бежали именно по трубам, обмотанным то стеклотканью – это было хорошо, – то черной изоляционной лентой – и это оказывалось намного хуже, потому что, в отличие от ткани, она, слегка припорошенная сконденсировавшимся от мороза инеем и присыпанная снежком, была невероятно скользкой, и бег по такой теплотрассе становился пыткой. Но Лаки тянул меня вперед, заставляя бежать все быстрее, а потом резко останавливался, ища выход из лабиринта вагончиков и теплотрасс, и тогда я ударялась в его спину, еле удерживаясь от падения в – я это знала – обманчиво мелкие сугробы, под которыми наверняка были бескрайние глубокие лужи горячей воды, выливавшейся из пробитых кое-где труб. Детский кошмар стал явью, и я иногда успевала урывками подумать, а что происходит в других частях города. Такая же паутина труб, слепящие глаза вспышки падающих все чаще звезд и усиливающийся холод, или все же нет? Или в каждом месте своя чертовщина?