Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

В одном своем письме домой, к которому приложены стихи, Сорли писал: «Вы заметите, что стихи мои большей частью так же небрежны и угловаты, как мой почерк: они написаны в разное время и замусолились в моем кармане, но у меня нет – и, вероятнее всего, в ближайшем будущем не будет – времени шлифовать строки».

11. Солдатская шуточная песня «Господь потратил уйму сил…»

12. Эндрю Марвелл, «Определение Любви»

Строки цитирует Гай Чапмен в своей книге воспоминаний «Безудержное расточительство», изданной в 1933 г. В мемуарах представлен взгляд офицера на Первую мировую войну и Битву на Сомме, и посвящены они «солдатам, ныне обратившимся в горстку христианского праха». Гай Паттерсон Чапмен родился в 1889 г., служил в 13-м батальоне и полку Королевских фузилеров с 1914 по 1920 г. Он один из немногих литераторов, которые после войны остались на сверхсрочную службу в армии. Впоследствии адвокат, издатель, историк и профессор современной истории Лидского университета, Чапмен умер в 1972 г.

Поэт Эндрю Марвелл жил с 1621 по 1678 г.

13. А. П. Герберт, «С инспекцией прибывший генерал…»

Офицер Королевской военной-морской дивизии Алан (А. П.) Герберт присутствовал при разносе, который генерал Шют устроил 63-й дивизии за грязные траншеи. Дивизия только что сменила на позициях португальцев, и замечания Шюта возмутили людей. «Стихотворение» Герберта стало песней, которая пелась на мотив «Я в саване брезентовом лежу…» и быстро распространилась по дивизии, а потом и по всей армии.

Парадокс ситуации заключался в том, что генерал Шют, хотя он и славился чистоплюйством и придирчивостью, у многих вызывал искреннее восхищение своей чрезвычайной храбростью и готовностью совершать вылазки на «ничейную землю» с разведывательными группами. Благодаря шуточному стихотворению Герберта сегодня имя Шюта чаще всего ассоциируется со строками: «С инспекцией прибывший генерал…»

14. Байрон (Джордж Гордон, лорд), «Шильонский узник и другие стихотворения 1816 года»

15. Уилфред Оуэн, «Кто эти люди?..»

16. Руперт Брук, «Страстно влюбленный»

«Увидеть все целиком; иначе – распад и отчаяние». Так начинается и заканчивается один из моих любимых романов, «Дэниел Мартин» Джона Фаулза. Мне понадобилось перечитать книгу четыре или пять раз, чтобы полностью осознать смысл этой фразы – не только по отношению к роману, но и как cri de coeur [11]всякой творческой личности, как императив для любого писателя, любого художника. В заключительной сцене герой романа читает этот приказ во взгляде пожилого Рембрандта на автопортрете – эта мысль бьет из глаз мастера разрядом бескомпромиссной энергии. Увидев один из автопортретов Рембрандта, я получил столь же сокрушительный удар и согласен с толкованием Фаулза. Это окончательный ответ, который получает на свой окончательный вопрос любой человек в своем творчестве.

Я никогда не доверял предисловиям как средству прояснить последующее. Как читатель я люблю предисловия, но отношусь к ним с подозрением; они, говоря словами Джона Китса о плохой поэзии, «действуют на нас откровенным принуждением – а если мы не смиримся, на нас наставят нож». Как писатель я полагаю, что литература и искусство должны сами отвечать за себя, не прикрываясь и не оправдываясь заградительными словами.

И все же…

Мне – как читателю и писателю – нравится, когда контекст моих любимых авторов устанавливается предисловием. Мой друг Харлан Эллисон сказал в недавнем интервью «Локусу»: «Все говорят, что я должен написать автобиографию, а я отвечаю: я пишу ее кусками и урывками в виде предисловий к своей прозе». У меня самого нет стремления написать автобиографию, но признаюсь: я получаю большое удовольствие от страстных, полных открытий предисловий Харлана и запоминаю их, даже когда забываю детали предваряемых ими произведений.

В отличие от одаренных актеров, которые находят публику везде – в лифте, скажем, или за столиком в ресторане, – я человек не публичный и твердо намерен остаться таковым. Временами из-за своей страсти к обособленности в век, обособленности не признающий и ратующий за полную открытость, я могу показаться напыщенным. Такой я, собственно, и есть. «Не рассказывай, и я не стану задавать вопросов» – так можно определить мою позицию по отношению к слишком откровенному миру.

Но как романист, который порой пишет новеллы, я давно уже собственными руками проломил стену своей обособленности. «Писатели – это те, кто изгоняет своих собственных демонов», – сказал Марио Варгас Льоса, и эту максиму подтверждает замечание Генри Джеймса о том, что писатель присутствует «на каждой странице каждой из книг, откуда он столь хлопотливо пытался себя исключить».

Итак, спасительная благодать предисловий вроде тех, что разбросаны по этому сборнику, – скорее всего, не разъяснение, а контекст. А может быть, они просто форма вежливости, наподобие того как здороваешься со встречными туристами в Скалистых горах, где я живу. Если поздороваешься правильно – не нарушишь пейзаж или ту уединенность, ради которой, собственно, и карабкаются люди в горы или читают такие истории.

Пять собранных здесь длинных рассказов написаны в последние годы, за которые с автором этих строк произошли драматические, хотя и не всегда заметные перемены. Как сказал Данте в начале «Божественной комедии»:

Это, наверное, звучит несколько мелодраматично: немногим из нас довелось совершить экскурсию по Девятому кругу – хотя большинству она, думается, рано или поздно гарантирована. Но некоторым посчастливилось сползти (или вскарабкаться, ибо во льдах Девятого круга грешники содержатся вниз головой) по волосатым икрам Сатаны и выбраться – если не в Чистилище, а через него и в Рай, то, по крайней мере, на свет нормального рабочего дня.

Я бы рекомендовал следующее. Когда кто-то из вас окажется в таком вот сумрачном лесу, где самые простые вещи вдруг становятся очень сложными (или разворачиваются во всю ширь, что, в сущности, одно и то же), советую наскрести денег и хорошенько полечиться несколько месяцев, после чего плюнуть на лечение, полететь на остров Мауи, отправиться на его почти необитаемое северо-восточное побережье, снять по возможности небольшое хале близ деревни Хана (население 800 чел.), питаться рисом и овощами, засыпать под шум прибоя, просыпаться на рассвете от стучащего по железной крыше «белого дождя Ханы», побольше гулять, немного рисовать, немного писать, если вам это свойственно, и слушать музыку, если настроение позволяет. Государственный парк Ваиянапанапа с его черным пляжем служит хорошей отправной точкой для прогулок вдоль берега – либо на юг, к Хане, либо, что еще интереснее, на север, к маленькому аэропорту. При этом будьте осторожны, так как старая гавайская «мощеная дорога», идущая по голым вулканическим утесам, не соответствует определению «мощеная» и мало напоминает дорогу, вынуждая путника перескакивать через трещины и обходить обломки скал. Это, возможно, звучит как песнь сирен, но вас, право же, ждет чудесная прогулка: вы будете всецело поглощены созерцанием радуг, встающих после теплых дождей над зеленым плечом Халеакала.