Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

– По-моему, ими пользовались и после появления интернета, – уточнил Греф. – Но первоначальные механические факсы действительно только копировали оригинал, то есть текст на бумажном носителе. После электронной пересылки дубликата оригинал сохранялся. Но что это нам дает?

– Может быть, Сейви хотела сказать, что постики хранят где-то оригиналы нас всех? – предположила Петра. – Хранят наши тела замороженными, как капсиски, а иногда размораживают и лоботомируют для собственного удовольствия. Или используют как рабов. Для секса.

Все засмеялись несколько принужденно.

– Это хорошо, – сказала Ханна, – это меняет мое отношение к финальному факсу в лучшую сторону. Я боялась, что навсегда останусь потоком нейтрино. Они, конечно, говорят, что вернут нас из режима трансмиссии примерно через десять тысяч лет, когда наладят все на Земле, как им надо, но кто их знает? А так, если мой нейтринный поток затеряется где-то, они просто разморозят оригинал, и дело с концом. Я не возражала бы против участи сексуальной рабыни… правда, постики все женщины, а это не мой жанр.

За этой репликой вместо смеха последовало молчание, а затем Пинхас сказал:

– Я считал, что довольно бегло владею дорубиконовым английским, но пункты шестой и седьмой в заметках Сейви мне непонятны.

– Отчасти это иврит, – кивнул Греф. – «Каддош», мне думается, переводится как «священный». А «Харам аш-Шариф» и «Итбах аль-Ягуд» – это по-арабски. Харам аш-Шариф – это Храмовая гора в Иерусалиме, где раньше стоял Купол Скалы.

– Его, кажется, взорвали в период деменции? – спросил Фром.

– Да, – подтвердил Греф. – До мечети на том же месте стоял храм Соломона – и первый, и второй. Мы как раз приближаемся к дате под названием «Тиша бе-ав», когда евреи традиционно оплакивали разрушение Храма.

Петра взяла у него пергамент и нахмурилась, вглядываясь в непонятные ей письмена.

– Потому, наверно, Сейви и написала – как там у нее?.. «Евреи, рубикон, Тель-Авив».

– Да. Мне помнится, первые случаи рубикона были зарегистрированы именно в этот день, Тиша бе-ав, или около него. Многие, признаться, верили, что утечка вируса произошла…

– О господи, – прервала Ханна, – опять эти сплетни. Даже я слышала, что вирус будто бы разработали в какой-то тель-авивской биолаборатории. Эта выдумка – продукт деменции.

– Откуда нам знать? – возразил Греф. – Нас тогда еще на свете не было, а постлюди будто воды в рот набрали на этот счет. И безусловный факт, что мы, все девять тысяч с чем-то, произошли от евреев.

– И что все мы стерильны, – с горечью завершила Ханна. – Правильно. У некоторого числа евреев проявился редкий ген, дающий иммунитет от рубикона, но в итоге все их потомки оказались бесплодными мулами. Даже транскрипционными фокусами этого не поправишь. Факт и то, что все мы, и постики в том числе, происходим от африканских гоминидов, но это не значит, что мы помним хоть что-то об африканской племенной культуре. Евреи – тоже племя. Забытое племя с примитивной культурой.

– Не совсем забытое, – тяжело глядя на нее, ответил Греф. Между ними двумя чувствовались какие-то трения, не имеющие отношения к общей дискуссии.

– Эта связь с евреями могла быть мотивом, – сказал Пинхас. – Вернее, причиной.

Все посмотрели на него. Навес заполоскался на ветру, тучи закрыли луну и кольца.

– Мотивом для чего? – спросила Петра. – Для массового убийства? По-твоему, финальный факс – это новая, улучшенная версия Освенцима?

Все сидевшие за столом ее поняли. Есть слова, которые сохраняют свою силу даже в пострубиконовом, постисторическом, постлитературном обществе.

– Ну еще бы, – с потугой на юмор сказал Фром. – Все шестьсот или семьсот миллионов постиков – это… как там назывались враги евреев?

– Имя их врагам – легион, – тихо ответил Греф.

– Арабы, – гнул свое Фром, будто не слыша его. – Все постики – это арабы. Или твои, Петра, – как их там? – нацисты. Свои орбитальные бункеры они украшают свастиками и портретами Гитлера.

– А если и так? – без улыбки сказала Ханна. – Никто из «старомодных» там не бывал. У них на кольцах может быть что угодно.

– Все это не имеет смысла, – покачала головой Петра. – Даже в случае клинической паранойи Сейви должна знать, что за последние три столетия постлюди могли бы расправиться с нами в любое время. Мы полностью зависим от них каждый раз, когда факсируем. Если бы они хотели… уничтожить нас, то не назначали бы дату финального факса.

– Может, им хочется заодно и помучить нас, – заметила Ханна.

Пятеро других согласно кивнули и помолчали, пока сервиторы, убрав со стола, не подали им кофе, мороженое и трюфели.

Пинхас откашлялся:

– Ты говоришь, что последний пункт – «Итбах аль-Ягуд» – это тоже арабский?

– Да. Это значит «бей евреев».

Это было невозможно – но свет и отопление в пещерах Сейви понемногу отказывали.

Световые шары и галогенные трубки гасли постепенно, с каждым днем, а точечные нагреватели давали все меньше тепла. У Сейви еще оставалось достаточно света, чтобы видеть окружающее, и тепла, чтобы выжить, но в своем круглосуточном бдении ей приходилось противостоять густеющему мраку и усиливающемуся холоду. Может быть, это сеть отказала и там, наверху, свершается конец света?

Иногда она все-таки засыпала – урывками и ненадолго. Люди, тянущие нарты, по-прежнему ей снились, но чаще она оказывалась в палатке вместе со Скоттом и Бауэрсом. Оутс уже ушел. При пробуждении ее, как и во сне, обступал холод, она слышала, как воет ветер, чувствовала запах дыма и рыбьего жира и разделяла изнурение терпящих бедствие путешественников. Проснувшись полностью, она продолжала слышать ветер, гуляющий в пещерах и коридорах, и сил у нее не прибавлялось.

В айсберге вместе с ней кто-то был.

Поначалу она была уверена, что это галлюцинация, но шаги становились слышнее, а движение, которое она улавливала краем глаза, – заметнее. Она могла бы подумать, что к ней пожаловали войниксы, но войниксы никогда не совершали движений и не производили звуков. Сейви часто думала о войниксах, об этих пришельцах, которых постлюди именовали не иначе как «хроносинтетическими артефактами» или «темпоральными аномалиями». Но фигуры, которые виделись ей в полутьме и скрывались за следующим поворотом ледового коридора, были одеты в брезент, а не в панцирь.

Кроме них, в айсберге имелось еще что-то, вмерзшее в лед. Сейви открыла это за тринадцать дней до финального факса. Что-то темное и плотное виднелось примерно в двух ярдах за стеной коридора, отходившего от естественной трещины. Сейви разглядела это при свете фонарика.

Теперь она ежедневно прожигала несколько новых туннелей – большая горелка работала по-прежнему хорошо, – но проложить рукав к темному предмету не решалась. Он имел грубую пирамидальную форму и был наполовину меньше ее пропавшего соньера. Его неровные, какие-то смятые очертания внушали ей тревогу.