Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Но и горы говорят с нами. Мой отдаленный участок размером в сто пятнадцать акров, который располагается неподалеку от Алленспарка в Колорадо на высоте восемь тысяч четыреста футов над уровнем моря у подножия Американского континентального водораздела, носит имя Виндуокер – Ветроходец. И это имя хорошо ему подходит, потому что там среди деревьев, трав и скальных уступов гуляет ветер – часто он устремляется вниз с гор, порожденный струйным течением, и ледниковая долина Уайлд-Бейсин, словно труба, направляет его на восточную сторону водораздела, прямиком через мой холм. По ночам, особенно зимой, на этом холме (даже на подветренной стороне, где на высоте почти в сто футов над ложем долины вздрагивает от порывов мой домишко) шепчут, колышутся и вздыхают Дугласовы пихты, орегонские сосны и сосны Муррея. На южной стороне холма из-за горного ветра шелестят и волнуются высокие травы – красивые местные виды, которые за последние лет восемь, пока я здесь хозяйничаю, постепенно заполонили бывшее пастбище и вытеснили завезенный из Европы кострец кровельный; на заболоченном восточном берегу большого пруда внизу в долине шелестят травы повыше, понежнее, позеленее. Иногда кажется, что ветер гладит тамошние камыши, словно кошачью шерсть, этот звук успокаивает, как звук прибоя.

Любоваться изменчивым океаном можно всю жизнь, но точно так же можно любоваться и высокими горами. Горные пики постоянно меняются – час от часа и еще больше день ото дня. Я наблюдаю за сменами их настроения из окна своего дома и тамошнего рабочего кабинета, в маленьком городке среди прерий милях в десяти от предгорий. Здесь, в Колорадо, солнечный свет выглядит иначе – он более насыщенный, резкий, ведь даже мой городок примостился на высоте более пяти тысяч трехсот футов над уровнем моря. Получается, что под нами почти половина земной атмосферы, так что свет частенько расписывает ледники, ползущие вверх кустарники, серые камни на западе над границей лесов в технике пуантилизма. Сами леса – сосновые и еловые – кажутся серо-зелеными, словно лишайник, а в следующее мгновение уже наливаются мрачной чернотой. Вдоль хребта на высоте тридцати тысячи футов собираются тяжелые, влажные облака – они пытаются прорваться с западной стороны водораздела на сухую восточную. Весь день белая облачная запруда в вышине растет, спираль закручивается все выше в неустанных попытках прорваться через водораздел. Ожидание преисполнено некоего приятного напряжения – когда же облачное цунами перельется через край и затопит высокогорные равнины? Летом подобное происходит почти каждый вечер, и тогда по прериям прокатываются грозы или же по яркой небесной лазури на восток гордо шествуют стада пушистых кучевых облаков, так похожих на овец. Водораздел заведует у нас погодой точно так же, как это делало озеро Эри в Буффало, когда я жил в штате Нью-Йорк. Именно он виновен во всем, начиная с редких дождей на верхних склонах, после которых нас надолго затапливает туманами и моросью, и заканчивая поедающим снег зимним ветром-шинук, который дует вниз с северо-запада и за час повышает температуру градусов на сорок по Фаренгейту.

Глянешь раз на горные пики в двадцати пяти милях к западу – хрустально-прозрачный воздух разрезает, словно лезвие ножа, острая каменная гряда (из окна кабинета мне видно все от хребта Мамми-Рейндж в Вайоминге в шестидесяти милях к северу до Пайкс-Пик в ста двадцати милях к югу); глянешь другой несколько часов спустя – горные пики и предгорья превратились в многослойные тени, их нежные линии, приглушенные и мягкие, напоминают японскую акварель.

Я не раз писал о горах. В моем научно-фантастическом романе «Восход Эндимиона» рассказывается об одной планете, где нижние слои атмосферы кислотны и ядовиты, там людям-колонистам приходится жить на горных пиках и кряжах, возвышающихся над смертоносным варевом. Мир этот называется Тянь-Шань – Небесные горы, и в какой-то момент герой-рассказчик Рауль Эндимион перечисляет многие из тамошних горных поселений, все они названы в честь священных вершин Земли, настоящих или мифических, и их божественных или чудовищных обитателей. Было так увлекательно составлять этот список: пик Харни («центр мироздания» Блэк-Элк-Пик), Нанда-Деви, где, согласно преданиям, обитает желтоликая богиня блаженства; Музтаг-Ата, где тысячи правоверных стерегут гробницы Али и других исламских святых; Чомо-Лори, «Снежная королева»; Хельгафелль – Чертог мертвых, закутанный в белые ледники; Демчог, буддистская вершина, чье имя означает «Обладатель высшего блаженства», – и так далее и тому подобное. Я так увлекся, перечисляя все эти священные горы, что был уверен – мой редактор накинется на список в ужасе от подобного многословия и захочет его вырезать. И она действительно захотела. А я нет. Какой прок быть писателем, если время от времени не можешь позволить себе такие вот отступления?

Правда заключается в том, что почти все земные горы для кого-нибудь священны – часто для нескольких народов сразу, – но племена, жители деревень и праведники, почитающие чертовы вершины, сами никогда на них не поднимаются. Слишком уж святое место. Слишком далеко. Слишком опасно. И к тому же, если вершину покорить, она потеряет ореол святости (вот только не для тех, кто ее покорил).

Океаны смертельно опасны – нам приходится кормить наши моря, чтобы заработать право бороздить их под парусом и жить на берегу; но гибель в море можно сравнить с теплым материнским объятием, а вот гибель в горах неизменно ассоциируется с холодом и одиночеством.

Истинные причины, из-за которых я написал «На К2 с Канакаридисом», как это и бывает со всяким художественным произведением, многообразны; вероятно, я не осознаю их полностью, да и докапываться до них не стоит, но вот повод для появления этого рассказа был достаточно простым. Летом 2000 года я преподавал на семинаре «Писательская одиссея», и там мне попалось несколько человек, которые действительно умели писать. Среди них была Лаура Виттон, бывший юрист, у нее обнаружился почти готовый рассказ, который так мне понравился, что я рекомендовал его редактору Элу Саррантонио (он как раз накануне попросил меня поучаствовать в большом сборнике под названием «Красное смещение» (Redshift)). Писать для сборника я не собирался (очень люблю короткую форму, но мало в ней работаю из-за сроков по романам, сценариям и другим большим проектам), но, когда Эл взял рассказ Виттон «Лягушачьи мечты» («Froggie Dreams»), я понял, что отказываться невежливо и нужно сделать для него этот рассказ.

К2 всегда считался смертельно опасным пиком, и я всю жизнь хотел побывать у его подножия. Но оказаться хоть сколько-нибудь поблизости от Гималаев или Каракорума мне удалось лишь однажды – в те кошмарные несколько дней и ночей в Калькутте более двадцати лет назад, а потому для рассказа пришлось обратиться к исследованиям и воспоминаниям альпинистов. Я заложил себе на него неделю (как раз перед установленным Элом дедлайном) и перво-наперво определился с маршрутом к вершине K2 и техникой скалолазания для своих героев. Маршрут в рассказе вполне обычный, герои в меньшей степени полагаются на технические средства, чем большинство нынешних покорителей Гималаев. (Вот забавный парадокс, касающийся действительно продвинутых технологий, – они позволяют восходителям вернуться к основам.)