Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Мои персонажи предпочитают альпийский стиль восхождения, который в начале двадцать первого века все больше входит в моду среди самых храбрых и физически сильных покорителей Гималаев и Каракорума. Это классический прямолинейный подход, который обычно используется для невысоких пиков, – почти никаких сложностей с логистикой, снабжением или временем; второй вариант – более традиционный гималайский или экспедиционный стиль, типичный для восьмитысячников: вначале задействуются десятки или даже сотни носильщиков и альпинистов, они постоянно двигаются вверх-вниз по маршруту, провешивают перила, устраивают лагеря, один над другим, поднимают снаряжение все выше и выше, и в конце концов из самого верхнего лагеря до вершины совершают рывок лишь несколько человек. Тогда как при восхождении в альпийском стиле на вершину идут все. Тут действует принцип «всё или ничего», и затянувшийся на несколько дней буран, заперший альпинистов на горе на высоте двадцати четырех тысяч футов, может погубить всех участников экспедиции. Меньше времени остается на акклиматизацию, но зато меньше времени приходится проводить в зоне смерти. Покоряя любую гору выше восьми тысяч метров (вы увидите, что в рассказе я использую и метрическую, и английскую систему мер – так делают многие известные мне бывалые американские и английские альпинисты), люди вынуждены подвергать себя риску в зоне смерти – это враждебное, чуждое для человека пространство, где не только дуют жуткие ветра, подстерегают самые страшные опасности, какие только могут встретиться на горе, и холодно, будто на Луне, – там еще неизбежно наступает кислородное голодание, а с ним серьезно замедляется умственная деятельность и увеличивается вероятность тромбов в легких и закупорки кровеносных сосудов. Восходители, рассказывающие о своих ощущениях на такой высоте, сходятся в одном: им кажется, что с ними в связке идут другие, призрачные альпинисты; привидения сопровождают даже одиночек. Очень многие, начиная со времен Мэллори и заканчивая сегодняшним днем, спускались в нижние лагеря и рассказывали о долгих беседах с альпинистами, которых там на самом деле не было или которые умерли много лет или дней назад. Ни человек, ни, как выяснилось, пришелец-мантиспид из моего рассказа не достигли того уровня эволюции, который позволил бы полноценно функционировать на такой высоте.

Я редко задействую в своих произведениях негуманоидных инопланетян, поэтому придумывать Канакаридиса и его родную планету было очень интересно. Где-то здесь среди бумажных кип затерялся рисунок (или скорее схема) с изображением Канакаридиса и представителей его племени; если найду этот набросок – помещу его в конце вступления. (А если нет – вам просто придется и дальше воображать все самим; я подозреваю, что так получается даже лучше.)

Жуки, если исходить из их функции в рассказе, с тем же успехом могли отправить своего представителя вместе с тремя друзьями в путешествие вокруг света на маленькой лодке. Риски были бы такими же большими. Испытание, если это действительно испытание, – таким же суровым. Жаль, что я не могу написать этот рассказ заново или дописать к нему пару с одним лишь этим допущением, тогда, как я и делал для истории с К2, можно было бы с наслаждением зарыться в материалы, погрузившись в эстетику путешествий под парусом в открытом океане.

Как писал Вордсворт:

Южное седло Эвереста, высота 26 200 футов

Если бы только мы не решили акклиматизироваться перед восхождением на К2 и не забрались бы тайком на восемь тысяч метров на Эверест – эту идиотскую гору, к которой нынче ни один уважающий себя альпинист и близко не подойдет, нас не поймали бы, нам не пришлось бы брать в экспедицию инопланетянина и все остальное могло бы и не случиться. Но мы забрались, и нам пришлось, и все случилось.

Эка невидаль. Старо, как теория хаоса. «Но не с тобой одним, зверек, такие шутки шутит рок», и так далее и тому подобное. Будто бы альпинисту надо это все объяснять.

Мы трое не отправились прямиком в базовый лагерь «Конкордия» у подножия К2, а полетели вместо этого на «си-эм-джи» Гэри – навороченной маленькой машинке со встроенной системой маскировки – на северо-запад Гималаев, прямиком к бергшрунду на леднике Кхумбу на высоте двадцати трех тысяч футов. Ну, то есть полетели почти прямиком – пришлось передвигаться зигзагами, чтобы не засветиться на радарах Гонконгского Синдиката, а еще чтобы не видеть (да и там на глаза не попасться) блочное японское убожество под названием «Отель „Базовый лагерь Эверест“» (номера по четыре с половиной тысячи долларов за ночь, не считая плату за пропуск в Гималаи и лимузин «си-эм-джи»).

Мы приземлились незамеченными (так нам, во всяком случае, казалось), пристроили свой «си-эм-джи», не выключая на нем режим маскировки, в безопасное место, подальше от ледопадов, сераков и возможных лавин и начали восхождение к Южному седлу в альпийском стиле. Погода стояла отличнейшая. Условия сложились идеальные. Справлялись мы трое тоже просто на отлично. Глупейший в нашей жизни поступок.

К вечеру третьего дня добрались до Южного седла – этой жалкой, узкой, продуваемой всеми ветрами щели в ледяных скалах высоко между Эверестом и Лхотзе. Активировали маленькие смарт-палатки, объединили их в одну, хорошенько закрепили ее на покрытой ледяной коркой скале и цвет переключили на белый, чтобы скрыть от посторонних глаз.

Даже таким чу́дным летним гималайским вечерком, какой нам тогда выдался, погода на Южном седле дрянная. Скорость ветра в среднем превышает скорость ветра на вершине Эвереста. Любой серьезный альпинист знает: если видишь сравнительно плоскую скальную полоску, свободную от снега, жди ураганных ветров. И эти самые ветра не заставили себя долго ждать – задули ровно к закату третьего дня. Мы забились в общую палатку и принялись варить суп. План был такой – провести две ночи на Южном седле, акклиматизироваться на нижнем уровне зоны смерти, потом спуститься, перелететь в «Конкордию» и начать официальное законное восхождение на К2. Мы не собирались лезть выше Южного седла. Да и кто бы туда полез?

По крайней мере, вид там был не такой уж мерзкий, поскольку Синдикат почистил Эверест и Южное седло и поснимал оттуда мусор, оставшийся за столетие с лишним от разных экспедиций, – древние веревки, бесчисленные остовы палаток, тонны смерзшихся человеческих экскрементов, больше миллиона брошенных кислородных баллонов и несколько сотен мороженых трупов. В двадцатом веке Эверест превратился в нечто вроде старого Орегонского маршрута – там валялось все, что только можно было бросить, включая мертвых товарищей-альпинистов.