Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Затем совершенный прочел проповедь. Это было третье из «Семи наставлений мертвым» святого Юнга, и я мог бы повторить его на память с куда большим чувством, чем одетый в белое совершенный, даже будь он сегодня в ударе. По сравнению с тем, чтобы заучить и произнести даже одну шекспировскую строку, риторика Юнга – детская игрушка.

Мертвые подступали подобно туману с болот и восклицали: Говори нам далее о Верховном Боге.

Абраксас есть Бог, коего мудрено распознать. Он имеет наибольшую часть, ибо она незрима для человека. От Солнца зрит человек summum bonum , то есть высшее благо, от Дьявола infinum malum , то есть беспредельное зло, от Абраксаса же – непреодолимую ни в коей мере жизнь, каковая есть мать доброго и дурного.

Жизнь кажется слабосильнее и меньше, чем summum bonum , посему даже в мыслях трудно представить, что Абраксас во власти превосходит Солнце, кое само есть сиятельный источник всякой жизненной силы.

Абраксас есть Солнце и наравне заглатывающее вековечное жерло Пустоты, все умаляющей и расчленяющей, жерло Дьявола.

Власть Абраксаса двукратна. Но вы не зрите ее, ибо в ваших глазах уравнивается противуположная направленность той власти.

Что говорит Бог-Солнце – есть жизнь,

что говорит Дьявол – есть Смерть.

Абраксас же говорит слово досточтенное и проклятое, что есть равно жизнь и смерть.

Абраксас творит истину и ложь, добро и зло, свет и тьму в том же слове и в том же деянии. Оттого Абраксас грозен.

Он великолепен, подобно льву во мгновение, когда тот повергает ниц свою жертву. Он прекрасен, как день весны.

Да он сам великий Пан, что значит Всё, и он же малость. Он и Приап.

Он есть монстр преисподней, полип многоногий, тысячерукий, воскрыленный, змий извивистый, неистовство само.

Он же Гермафродит низшего начала.

Он господин жаб и лягушек, в воде обитающих и на сушу выходящих, ополудни и ополуночи поющих хором.

Он есть Наполненное, что воссоединяется с Пустым.

Он есть святое совокупление.

Он есть любовь и ее умерщвление.

Он есть святой и предающий святого.

Он есть светлейший свет дня и глубочайшая ночь безумства.

Его зреть – слепота.

Его познать – недуг.

Ему молиться – смерть.

Его страшиться – мудрость.

Ему не противиться – спасение.

Бог пребывает при…

Внезапно совершенный умолк. Его взгляд устремился к дверям церкви. Один за другим прихожане начали поворачивать голову и тянуть шею, чтобы понять, кто или что прервало службу.

Я никогда не видел драгомана одного. И ни разу не видел так близко. Оба новых впечатления пугали.

Он – я буду говорить в мужском роде, хотя драгоманы бесполы, – был примерно моего роста, но с куда бо́льшими глазами и ушами, практически без губ, без видимых зубов, без четкого подбородка, но с длинным заостренным носом. Голова у него была страной формы: недоразвитый с виду череп, скошенный лоб, переходящий в длинные синаптические нити, которые со слабым металлическим шуршанием тянулись за драгоманом по полу. Пальцы на руках были слишком длинные, как будто в них есть лишняя фаланга, а то и несколько, и пугающе уплощенные. Ступни плоские и чересчур широкие; пальцев на ногах не было вовсе, и я слышал, как он шлепает босиком по каменным плитам церкви-хлева. Сами ноги – длинные, с непривычным расположением суставов – производили ошибочное впечатление почти бескостных. Драгоман был полностью лишен волос и, разумеется, одежды; когда он проходил мимо моей скамьи, я увидел, что его кожа влажно поблескивает, словно застывший воск. Сосков у него не было. Я приметил восковую кожаную складку внизу живота, скрывающую отверстия для испражнения и мочеиспускания; всем известно, что у драгоманов отсутствуют органы размножения как таковые, и потому они более бесполы, чем гермафродиты.

Он остановился у скамьи Кемпа и странно согнулся в поясе. Голос у драгомана был высокий, как у ребенка, но без детского очарования.

– Ересиарх повелевает вам выступить сегодня в башне архонтов. Твои люди должны быть одеты и готовы к тому времени, когда в час третьей рудничной смены уляжется ветер.

Возможно, он сказал и что-то еще, но, если и так, его слова заглушил изумленный гул собравшихся в церкви.

– Это наш шанс, – прошептал Хемингс, когда в тот вечер мужчины набились в одну из двух гримерных «Музы».

– Какой шанс? – спросил Гоф.

Кемп и Конделла решили дать Шотландскую пьесу, несмотря на все протесты Бербенка. Аллейн и Аглая никаких чувств не выразили.

– Нанести удар, – ответил Хемингс. Он наряжался для роли Дункана.

Гоф возвел очи горе́.

– О чем ты? – спросил я. Мне и без революционных фантазий Хемингса было страшно от одной мысли, что сегодня предстоит выступать перед архонтами.

– Я никогда не слышал, чтобы труппу приглашали к архонтам… в их башню , – прошептал Хемингс.

– Ты никогда такого не слышал, потому что такого никогда не случалось, – сказал Старый Адам.

Сегодня он был нашим Банко, а больше всего он любил роль Призрака в «Гамлете». Адам бывал на стольких Бардовских встречах в Стратфорде и играл на стольких фестивалях, сколько Кемпу с Бербенком и не снилось, и хранил в голове больше древней премудрости, чем кто-либо из «Слуг Земли».

– Тогда это идеально, – прошипел Хемингс, натягивая лысый парик.

– Для чего идеально, бога ради? Мы ничего не можем там сделать… кроме как дать представление, я имею в виду. Если мы… если бы мы…

– Синтезаторы боли, – пророкотал Кук. – До конца жизни плюс еще сколько-то.

Хемингс усмехнулся кривой усмешкой Яго:

– Когда мы подведем «Музу» к их башне, мы установим двигатели на полную мощность и улетим раньше, чем…

– Да заткни уже хлебало, Хемингс, – сказал Бербенк (мы и не заметили, когда он подошел ближе). – Мы не летим туда на корабле. Драгоман сказал Кемпу, что мы должны быть полностью готовы… уже меньше чем через час… и что в крепость нас доставят на грависанях. Ты правда думаешь, что архонты подпустили бы нас к своей башне с оружием… или с чем-то, что может послужить оружием?

Хемингс промолчал.

– И чтобы я больше не слышал твоих безумных революционных фантазий, – рявкнул Бербенк тем гневным голосом, каким в роли Гамлета говорил с Гертрудой. – Если будешь продолжать свои бредни… еще хоть слово… клянусь Абраксасом, мы оставим тебя на этой богом забытой планетке.

Наверное, две трети арбайтеров и мыторов, не занятых сейчас в шахтах, пришли глянуть, как мы отбываем на грависанях. Их любопытство вполне понятно. За столетия, что они и их предки провели на этой планете, из человеческого поселения в башню забирали только мертвые тела – их отправляли в архонтский космопорт дожидаться пересылки на Землю.