Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Аглая редко засиживалась на вечеринках и никогда не уходила спать с местными, но Филп, Пиг (наш подмастерье Пик), рыжая Кайдер, Кук, Аллейн, Анна, Поуп, Лана, коротышка Хьюо, Гоф, Тули и некоторые другие нашли желающих изобразить двуспинного зверя с редкими гостями планеты. Парами актер-арбайтер, словно похотливые звери к Ноеву ковчегу, мы начали разбредаться по арбайтерским лачугам, баракам, хлевам и сараюшкам.

В моем случае это был хлев.

В ту ночь на сеновале, пока кислотный дождь барабанил по каменным стенам, мы соединились трижды. (Могли бы и больше, но я в свои двадцать был уже не так молод и силен, как прежде.) В хлеву было пять животных (кроме нас): лама, корова, коза и две курицы. Никого из них наша возня и громкие вопли Ларли не обеспокоили.

Ларли была арбайтерская девушка, пригласившая меня в хлев при своем бараке, довольно типичная партнерша для постпредставленческой интрижки: очень юная, но все же не настолько, чтобы меня замучила совесть, кудрявая, с красивыми глазками, широкими плечами, куда более мускулистая, чем я, и с такими мощными мозолистыми руками, что когда я вскрикивал, это было не от наслаждения, а от боли.

Она пыталась разговаривать и задавать вопросы – тоже вполне типичное поведение партнерши для постпредставленческой интрижки, – и я пытался не заснуть и поддерживать разговор (раз уж не могу поддержать кое-что другое), а ветер и серный дождь молотили по шиферной крыше.

– Ты, наверное, видел много удивительных мест, – сказала она, лежа на одеяле, расстеленном поверх соломы, – много удивительных планет.

– Угу, – ответил я, гадая, как объяснить, что мне нужно вернуться на «Музу». Я всегда возвращаюсь на «Музу» – досыпать после такого рода приключений – и сейчас уже задержался дольше обычного.

– А ты когда-нибудь бывал на Земле? – спросила она, и ее голос дрогнул на последнем слове, как у них у всех.

– Я родился на Земле.

По ее молчанию и взгляду было понятно, что она мне не поверила.

– Многие актеры с Земли, – сказал я. – Меня выбрали в труппу, когда мне было девять.

– На Земле нет никого… живого , – прошептала она.

Было слышно, как слабеет кислотный дождь и начинает дуть жаркий ветер. Скоро терминатор пройдет через плато. И это был седьмой день недели.

Я похлопал ее по бледной, но сильной и мускулистой ноге.

– На Земле тысячи живых арбайтеров… Ларли.

– Я думала, там живут только мертвецы. – Она смущенно тряхнула белокурыми кудрями. – Ты понимаешь, о чем я.

Я кивнул в тусклом свете прикрытого фонаря, висящего на столбе за сеновалом, и сказал тихо:

– На Земле есть несколько тысяч живых людей, включая мою семью. Я там родился. Кабиры ухаживают за гробницами и выполняют тяжелую работу, но всегда есть и занятия для арбайтеров и мыторов.

– Как там, Уилбр? На Земле? Наверное, она очень красивая.

– Там часто идет дождь, – ответил я.

Это было сильное преуменьшение. Голубого неба на Земле не видели много тысяч лет.

– Но океаны… совершенные рассказывают о великих синих морях. Океанах воды . Должно быть, они прекрасны.

– Да, – ответил я, думая только, как мне сбежать и добраться до койки на «Музе».

Демиурги давным-давно осушили земные океаны, остались только скалы да гробницы: металлические саркофаги, десятки и сотни миллиардов саркофагов, штабелями на каменистых равнинах, склонах и горных хребтах, которые некогда были океанскими глубинами. На Земле не осталось экосистем, дикой жизни, домашних растений и животных – даже вездесущих коз, коров, лам, кур и другой жалкой живности, рассеянной по убогим человеческим обиталищам Телла. Не осталось настоящих городов. Только несколько тысяч арбайтеров и мыторов среди гробниц.

– И небеса – такие голубые, – прошептала девушка, чье имя я снова забыл.

– Да. – Я подавил зевок.

Моим самым первым детским воспоминанием было небо, расчерченное алыми шрамами архонтских погребальных барок, везущих миллионы новых сублимированных трупов на место упокоения и уносящихся прочь с пустыми саркофагами. Огромные безобразные корабли озаряли пламенем серое облачное небо под громовой рокот своих импульсных двигателей. Чистое небо было только над космопортами, где круглые сутки садились и взлетали погребальные барки, а великаны-кабиры разгружали транспортные саркофаги, ссыпали хрупкие останки в контейнеры и грузили саркофаги обратно.

Девушка вновь принялась меня ласкать. Я мягко отстранил ее руку и потянулся к одежде.

– Завтра… уже сегодня… день седьмой, – прошептал я. – Увидимся в церкви.

Я и правда был религиозен – так меня воспитали – и действительно увидел Ларли в то утро в церкви, правда через головы тесно сидящих прихожан. Уверен, на службу пришло больше арбайтеров и мыторов, чем обычно: все хотели поглазеть на пришельцев с другой планеты. Как всегда, здесь были ряды бурых роб из домотканой шерсти, чуть менее грубого серого хлопка чиновничьих мундиров и маленькое скопление яркого шелка, хлопка и шерсти, в которые нарядились к обедне мы – примерно десяток актеров, регулярно посещавших церковь.

Сама она была далеко не роскошной. Местные расчистили один из каменных хлевов, воздвигнутых архонтскими роботами, застеклили окна, превратили сеновал в балкончик хора (увидев его, я ощутил волнение в чреслах – тогда-то и принялся высматривать в толпе Ларли), поставили каменные скамьи, вытесали из камня и написали на холсте грубые изображения гностических святых, расположив их вдоль стен и за алтарной преградой. Иконы и картины были неумелые, но я узнал святого Валентина, святую Софию, святого Фому, святого Эмерсона, святого Блейка, святого Гессе, святого Карпократа с его женой Александрой, чуть нависающей над ним сзади, святого Менандра, святого Василида и Симона Волхва. Этого пророка гностической церкви всегда изображают летящим. В росписи на северной стене Симон Волхв, казалось, так же изумлялся своему полету, как и грубо намалеванные крестьяне под ним.

Сам (или Сама) Абраксас, разумеется, занимал центральное место за алтарем, примерно там, где давным-давно, в краткую христианскую эру, располагалось бы огромное Распятие. Большая статуя держала традиционные плеть и щит – символы двуединой противоположности нападения и защиты. Как всегда, у нее были петушья голова, человеческое тело и ноги – толстые свернувшиеся змеи. Фоном для статуи служил черный круглый камень, который украшали звезды с различным числом лучей, а также восемь концентрических кругов огдоады – прохождения семи планет.

Двое совершенных (мужчина и женщина, согласно абраксианскому требованию слияния противоположностей: он во всем белом с черным воротничком, она во всем черном с белым воротничком) исполнили вступительные ритуалы, с провинциальным пылом восполняя недостаток подготовки избытком рвения.