Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Много лет я играл сына Макдуфа, но недавно меня повысили до Леннокса, одного из шотландских танов, так что я должен был выйти между сценами с тремя ведьмами, во второй сцене, когда король Дункан, Малькольм и мы все замечаем «окровавленного бойца». Должен сказать, моя первая реплика: «В глазах – какая спешка! Видно, с важным известием» – прозвучала скорее выкриком, чем наблюдением.

Остальных необычная обстановка словно и не отвлекала. Кемп был в ударе. Конделла превзошла самое себя, хотя как она однажды сказала мне горько: «Королева в этой треклятой Шотландской пьесе – чересчур хорошая роль, мастер Уилбр. Всякий раз, выходя на сцену, она затмевает всех, включая тана. Шекспиру пришлось держать ее за сценой, в точности как пришлось рано убить Меркуцио в „Ромео и Джульетте“, чтобы тот не превратился в главного героя, словно ненароком забредший в пьесу Гамлет». И да, я тогда заметил, что леди Ма… королева… выходит в четвертой сцене третьего акта и появляется, уже почти безумная, только в начале пятого акта.

Аглая, прекраснейшая молодая актриса на этой планете и на любой другой, прекраснейшая актриса в Телле и за его пределами, играла одну из трех вещих сестриц, и грим почти, но не совсем скрывал ее красоту за бородавками, морщинами, накладным носом и клочковатой бородой.

Когда я ушел за кулисы… что в данном случае означало уйти из круга света в темную часть площадки, Аглая вышла и крикнула:

– «Где ты была, сестра?»

Анна, вторая ведьма, ответила:

– «Свиней морила».

Из темноты за сценой я разглядывал уродливые карнизы, выступы и устья пещер. Понимают ли эти инопланетные существа, что такое ведьмы? Что такое свиньи? Про свиней, наверное, понимали, поскольку выбрали их в число немногих животных, которых завозили на планеты вместе с рабами-людьми.

Третья ведьма воскликнула, будто слепая:

– «Сестра, а ты где?»

Аглая ответила хриплым старушечьим голосом:

– «У шкиперши каштанов полный фартук; жует, жует, жует. „Дай“, – говорю. А жирная паршивица: „Сгинь, ведьма!“ Муж у нее плывет в Алеппо, правит „Тигром“. Но я на сите вплавь пущусь, бесхвостой крысой обернусь и буду грызть, и грызть, и грызть».

О великий Абраксас на небе, думал я, чувствуя, как колотится мое сердце, архонты не поймут ни единого слова, ни единой мысли. Чем им помогут бездушные драгоманы? Они видят, слышат и, возможно, переводят слова, но как перевести Шекспира инопланетному разуму?

И сразу за этой мыслью пришла пугающая уверенность: это испытание. Архонты решают, оставить нас в живых или нет.

Мы играли. Без реквизита, декораций, без людей-зрителей.

Когда заканчивался акт, мы на несколько секунд замирали вне круга света и начинали следующий. Кемп позже сказал мне, что примерно так поступали в свое время Шекспир и его труппа; акты и сцены, как отдельные сущности, придумали позже.

Одна из первых реплик Кемпа, обращенных к ведьмам, была: «Но тан Кавдорский жив. Зачем дарить мне чужой наряд?»

Боже, как мне нравились такие фразы. «Тан Кавдорский». Сразу вспоминаются древние эпохи, варварская человеческая энергия, нами давно утраченная. Но что из этого могут понять безглазые, безухие, безликие архонты, жуками застывшие на карнизах?

К тому времени, как Кемп прохрипел эти мучительные слова, я был уверен, что мы уже подписали себе смертный приговор своей непонятностью для хитиновой публики:

И вдруг с темных карнизов наверху донесся шелест, словно бессчетные насекомые задули на свои лапки-смычки, а затем нарастающее хрр… хррр… хрррр… хррррр .

Кемп в роли тана не сбился ни в едином слоге, но я за сценой оперся на Тули (он играл одного из воинов) и мучительно вгляделся в темноту. Кук наклонился ко мне и яростно прошептал:

– Я и не знал, что у архонтов есть крылья, а ты?

Хррр в следующий час раздавалось снова и снова. Громче всего – настолько, что заглушило следующий диалог, и даже самые невозмутимые наши актеры медлили со своими репликами, – оно по неведомым причинам раздалось после «вызывающей» речи привратника-Бербенка:

Какие, сударь? Раскраску носа, сон и мочу. Похоть, сударь, оно вызывает и отзывает. Вызывает желание, но устраняет исполнение. Поэтому сильный хмель, можно сказать, двуличничает с похотью: он ее создаст и уничтожит; распалит и потушит; раззадорит и обескуражит; придаст ей стойкости да и отнимет стойкость; в конце концов своим двуличием он ее усыпляет и, назвав ее обманщицей, укладывает спать и покидает.

После нее хррр продолжалось минуты три. Стрекот крыльев был таким громким, что я готов был, подняв взгляд, увидеть, как архонты шмелями носятся по улью-колодцу.

Почему? Что они могут знать о пьянстве и желании, похоти и импотенции? А уж тем более о том, какое влияние оказывает алкоголь на человека до, во время и после совокупления?

Я глянул на Аглаю, которая по-прежнему была в ведьмовском костюме и гриме. Она, словно читая мои мысли, мотнула головой.

Скоро, спустя вечность, все закончилось.

Малькольм-Гоф – новый король Шотландии – произнес свои заключительные слова. Макдуф при этом стоял рядом, держа за волосы довольно похожую бутафорскую голову Кемпа. Мне она напомнила висящих драгоманов наверху.

– «Что нам поручено, – прогремел Гоф-Малькольм, – даст Бог, мы честно исполним в меру, в срок и где уместно. Спасибо всем, и всех мы просим в Скон, где венценосцем мы взойдем на трон».

Те, кто стоял на сцене, поклонились.

Мертвые встали и поклонились.

Мы, ждавшие в темноте «за кулисами», вышли в круг света и поклонились.

Ничего.

Ни аплодисментов. Ни кашля. Ни даже хрр крыльев. Тишина.

Томительное ничто длилось с минуту, затем свет, направленный на «сцену», погас. Мы видели, что карнизы и выступы опустели. Исчезли даже болтающиеся в воздухе драгоманы.

В стене позади нас открылось трапециевидное отверстие.

Кемп (по-прежнему в гриме) отказывался залезать в сани – и не позволял залезать нам, – пока стоящий у кабины драгоман не скажет, какое впечатление произвели мы на архонтов.

Драгоман (я считал его тем же самым, что утром приходил в церковь, но могу ошибаться) сказал:

– Вы больше не «Слуги Земли».

Кемп открыл было рот, но решил промолчать.

– С этого мгновения вы – «Слуги Ересиарха», – сказал драгоман.

Мы в точности, как было указано, встретились на орбите с архонтским военным кораблем. Впервые нам предстояло войти в Плерому не за погребальной баркой. И это было впервые не только для нас; насколько мы знали, такого еще не случалось ни с одном человеческим кораблем, кому бы он ни принадлежал – актерам, совершенным или физиократам.