Дэн Симмонс - Сироты вечности [сборник litres]

Посмотрим, решит КТ-технология нынешний глобальный кризис перенаселения или так и останется развлечением для богатых, пресыщенных и образованных. Также посмотрим, обнаружатся ли вселенные – кроме скудной горстки уже обнаруженных, – созданные воображением XXI века.

«Созидательное начало созидает себя само», – сказал Джон Китс. Но еще уместнее прозвучат слова Уильяма Блейка: «Я должен сотворить Систему, чтобы не стать рабом чужих Систем».

Что подводит нас к центральному вопросу новой квантовой реальности. Ни один из миллионов побочных героев, живущих во вселенной госпожи Бовари (кроме КТ-эмигрантов), не подозревает, что является персонажем литературного произведения. Или что главный герой – это госпожа Бовари.

Кто же тогда написал нашу вселенную? И кто здесь главные герои?

Порой я думаю, всего этого не произошло бы, не поставь мы тем вечером в Мезель-Гуле Шотландскую пьесу. Ничего хорошего из постановки Шотландской пьесы не выходит (мы бы знали это, если бы хоть сколько-нибудь помнили историю), и очень часто выходят серьезные неприятности.

Но вряд ли в прошлом случалось что-нибудь похожее.

«Пылающая муза» вслед за погребальной баркой архонтов вышла из Плеромы в Кеному, выскользнула из плеромического кильватерного следа барки, как младенец из плодной оболочки, и двинулась на собственной слаботермоядерной тяге к следующей остановке нашего тура – планете, известной лишь как 25–25-261В. Я там уже бывал. К тому времени я успел посетить с труппой «Слуги Земли» все четыреста с чем-то планет, на которых нам разрешали гастролировать. Говорят, в Телле больше десяти тысяч планет – я про те, по которым рассеяно человечество, – но мне никогда не узнать, правда ли это. Нам никогда не узнать.

Мне всегда нравилось, как на своем трехмильном огненном столпе «Муза» с ревом рассекает облака, особенно ночью, и посадка у поселения арбайтеров на прибрежном плато у архонтской башни Мезель-Гуль меня не разочаровала.

Мы сели на внутреннем краю огромного каменного карниза, отделяющего человеческие селения от утесов, о которые разбиваются кислотные океанские валы. Заглянув в бортжурналы «Музы», я вспомнил, что на 25–25-261В есть лишь три времени суток и три варианта погоды: сумеречный полусвет, когда ветер несет едкие брызги со стороны бушующего океана серной кислоты, – четырнадцать часов в день; сумеречный полумрак, когда с раскаленного континента на почти необитаемое побережье обрушивается песчаная буря, – еще четырнадцать часов; и полная тьма и безветрие – оставшиеся четырнадцать часов. Воздух здесь пригоден для дыхания, как на всех виденных нами планетах, поскольку мы гастролировали только на тех, где архонты держали рабов – арбайтеров и мыторов. Однако даже в середине двадцатиодночасового светового дня из-за плотного слоя облаков небо на этой угрюмой каменюке светлело лишь до тусклой тоскливой серости, и никто не осмеливался выйти без маски в те четырнадцать часов, когда с черного сернокислого океана летели ядовитые брызги.

«Муза» села в часы самумов. Встречать нас никто не вышел. Тысячи арбайтеров либо спали в бараках между сменами, либо работали на рудниках (их спускали туда в ржавых бадьях, а дальше рудокопы углублялись вдоль жил еще на мили, собирая серые грибы, которые у архонтов считаются деликатесом). Несколько сотен мыторов в скоплении каменных домишек чуть выше по склону занимались тем, чем уж там занимаются мыторы: бухгалтерией, делопроизводством, ожиданием инструкций, которые хозяева передают им через драгоманов.

Покуда снаружи мело раскаленным песком, мы оставались в корабле, но кабиры «Музы» – деловитые пауки из металла и плоти – выбрались через служебные люки, открыли багажные панели, установили прожекторы, протянули от корпуса длинные кабели, забили в сплошную скалу к-хромовые колья, развернули занавес из стальной сетки, натянули и закрепили шатер – все меньше чем за тридцать минут. Первое представление должно было начаться только через шесть часов, но кабирам нужно было еще время смонтировать свет, сцену и ряды сидений. Согласно древнему знанию, сохраняемому труппой, во дни Барда старый театр «Глобус» вмещал три тысячи человек, но в нашем маленьком шапито удобно рассаживалось около восьмисот. На 25–25-261В мы должны были дать четыре представления и ждали, что будем играть перед полупустым залом.

На многих планетах нам разрешают садиться у разных арбайтерских скоплений, но на этой был только один центр обитания людей. Город, разумеется, никак не назывался. Мы, люди, давно не даем имена – утратили эту привычку вместе с культурой, политикой, искусством, историей, надеждой и самовосприятием. Никто в труппе или среди арбайтеров и мыторов не знал, кто нарек архонтскую башню Мезель-Гулем, что вроде бы означало «Приют демона». Однако название подходило. Оно звучало подходяще, даже если не имело смысла.

Архонтская громада из стали и черного камня венчала нависающий уступ милях в шести к югу от плато, на котором ютились люди. В бинокль я видел желтый свет в узких бойницах; белые лучи прожекторов из крепости ощупывали поочередно горы, человеческое селение и стоящую рядом «Музу», затем – сернокислое море. Никто из членов труппы, разумеется, там не бывал – какие дела могут быть с архонтами у людей, если те не драгоманы? (А драгоманов мы по большей части и не считали людьми.) Архонты владеют нами, управляют нашей жизнью, определяют наши действия и судьбу, но не интересуются нами, и мы обычно платим им тем же.

Нас было двадцать три в шекспировской труппе под названием «Слуги Земли». Во времена Барда женские роли играли мужчины, но среди нас были и мужчины и женщины.

Меня зовут Уилбр. В день посадки на 25–25-261В мне исполнилось двадцать СЗЛ, а в труппу меня взяли в девять. Оказалось, что я неплохо запоминаю роли и хожу по разметке, так что я играл почти во всех пьесах, но к двадцати годам мне стало ясно: я никогда не стану великим актером. Возможно, не стану даже хорошим. И все равно я мечтал когда-нибудь, как-нибудь, где-нибудь сыграть Гамлета. Пусть даже всего раз.

Среди «Слуг Земли» было двое-трое моих ровесников, с одним, Филпом, мы дружили. Девушек тоже было несколько, в том числе Аглая, лучшая и самая чарующая Джульетта и Розалинда, каких я когда-либо видел. Она была на год старше меня: я хотел бы видеть ее своей подружкой, возлюбленной, женой, да только она меня не замечала. Тули был примерно моих лет, но он по большей части занимался техообсуживанием «Музы», хотя при необходимости участвовал в массовых сценах.

Нашими ведущими актерами были Кемп и Бербенк, а также супруга Кемпа (и любовница Бербенка) Конделла, которую за глаза, и вовсе не по-доброму, называли Мандой. Я так и не выяснил, откуда взялось прозвище: некоторые говорили – из-за ее французского акцента в сцене между Екатериной и придворной дамой в «Генрихе V», но другие – более злые догадки могли быть не менее точны.