Таде Томпсон - Роузуотер [litres]

Путь мне преграждают четверо с битами. Все больше народу выливается из дверей и переулков. Я вижу, как Джефф Нортон, англичанин, спокойно наблюдает со своей веранды и курит. Говорят, что он грабит банки. Нортон целыми днями обгорает на солнце и вдыхает канцерогены. Я никогда не чуял в его доме ничего ценного.

Удар я ощущаю раньше, чем испытываю. Наносит его домохозяйка с гаечным ключом. Я спотыкаюсь, и кто-то сбивает меня с ног – местные называют это подсечкой. Удары сыплются градом. Мне нечем защитить себя, и я знаю, что умру.

– Lo mu ibon mi wa!

«Принеси мой пистолет».

Я закрываю глаза и защищаю гениталии. Смерть от пули – не так уж и плохо.

Толпа срывает с меня одежду. Босая нога кровоточит. Я знаю, что будет дальше. Покрышка на шею, дерево, сухая трава, горючая жидкость, и кто-то со спичками или зажигалкой. Я это уже видел.

Я мысленно ищу своих братьев и сестер. Родных. Таких, как я. Раньше я этого никогда не делал, но в трудные времена, знаете ли… Мысленным взором вижу свои мысли как белые волны на черном фоне, во тьме одиночества.

Мой сигнал бедствия отправлен, и я терплю пинки, удары кулаков и бит и страх. Меня обливают бензином. Я начинаю задыхаться от паров и умолять. Открываю глаза, в них попадает бензин, обжигает, и я снова зажмуриваюсь.

Брат, я вижу тебя, но не могу подойти.

Помоги! Сука, помоги мне.

Ты видишь свиней?

Что?

Свиней. Ты видишь свиней?

Я снова открываю глаза, окованный сталью ботинок бьет меня в нижнюю челюсть, добавляя ко вкусу крови еще и грязь. Я моргаю, чтобы прочистить глаза. Свиньи, свиньи.

Где?

Слева.

Я вижу их. Серые, с длинными рылами, волосатые, некоторые с пятнами на спине, роются в мусоре, не обращая внимания на шум.

Подожди, подожди, подожди. Вот! Сейчас! Они отвлеклись на поиски покрышки.

Стадо неподвижно, потому что в том месте, где меня настигла толпа, есть чем перекусить. Я заползаю в пюре из размокшего мусора и нечистот. Запах невыносимый, толпа сто раз задумается. Я двигаюсь быстрее. Слышу визги недовольных свиней. Давясь, закапываюсь глубже в дерьмо. Я на краю глубокого оврага. Местные сбрасывают в него отходы, превращая в свалку. Проблема, конечно, в том, что не все бросают одинаково метко, так что со временем свалка заняла половину улицы и на дороге осталась одна полоса движения вместо положенных двух. Я ныряю в яму, сдерживая рвоту. Я пытаюсь вырыть себе нору и спрятаться, обдумывая следующий ход. Сначала это работает, потом я погружаюсь уже без всяких усилий, потом удивляюсь. Съезжаю по дорожке из грязи, потом падаю вместе с псевдолавиной фекальных масс вперемешку с отбросами.

Я перестаю различать верх и низ, бьюсь о выступы, обломки труб и куски дерева. Короткая вспышка боли – первый сигнал о будущем вывихе плеча. Я падаю целую вечность и, приземлившись на крышу ржавого «Фольксвагена-жука», не чувствую никакой боли. Между мной и моими истязателями миля грязного склона, и они бросают в меня мусором и оскорблениями, но как-то вяло, словно невольно восхищаются моим побегом. Я вывалялся в дерьме, но мой нос уже привык, потому что запах не так уж и плох. Это запах сраной свободы, а он всегда сладок. Я бегу по дну оврага. Вспоминаю, что рядом есть ручеек, и двигаюсь к нему. Толчки во время бега тревожно напоминают о вывихе, но я ничего не могу сделать, только придерживать поврежденную руку здоровой.

Ручей в это время года еле сочится, но это вода, и она течет, а этого мне достаточно. Я ополаскиваюсь. Без мыла мне не отмыться, но я боюсь занести инфекцию через ссадины и порезы. Еще мне нужен доктор, чтобы вправить руку.

Не знаю, когда они появляются, но, подняв голову, вижу на другом берегу ручья двоих мужчин. На них повседневная одежда, но веет от них чем-то сверхъестественным. Я знаю, что могу им доверять.

– Пойдешь с нами, когда закончишь, – говорит первый.

– Не торопись, – добавляет второй. – Не хочу, чтобы ты провонял мне машину.

Один из них выводит меня голым во двор и поливает из шланга. Мне холодно, а вокруг высокие дома, чьи окна смотрят прямо сюда, но выбора у меня нет, а скромность положена только живым, свободным и честным. Я вор, а значит, недостоин даже презрения.

– Руки подними, – говорит мужчина.

– Не могу. – Я указываю на вывих.

Он все равно направляет струю мне в подмышки. После мытья я жду на холоде, весь дрожа. Он приносит тальк и одежду. Штаны малы, футболка слишком большая. Я надеваю красные шлепанцы. Мужчина сажает меня на деревянную скамью, и я снова жду. Уже темно, а электричество за вечер отключалось только дважды. Я слышу, как где-то бьет колокол – время службы. Из окна орет телевизор. Где-то неподалеку яростно собачится парочка. Я слышу запах дыма и перечного супа. Я голоден, но не хочу просить еды, потому что эти люди и так были слишком добры. Я думаю, что случилось с мамой и Фадеке.

– Ее убили, – говорит один из мужчин. Не знаю, как он подошел ко мне так близко и так незаметно. – Фадеке, а не твою мать. Заперли ее в машине и подожгли.

– Господи.

– Пламя очищает, – говорит он.

– Фадеке была змеюкой-вымогательницей, но никто не заслуживает такой смерти.

– Я согласен. – Он осматривает мое плечо. – Скоро придет доктор, взглянет на тебя. Что ты собираешься делать?

– Не знаю… Я думал вернуться домой, когда мама остынет.

– Не делай этого, если не хочешь попасть в тюрьму. Она абсолютно уверена, что самое правильное – сдать тебя полиции. Она думает, что не смогла привить тебе моральные ценности.

– Это не ее вина.

– Она так не думает.

– Не так все страшно. Я не много украл.

– Думаешь, красть по чуть-чуть – это нормально?

– О боже. Вы не какие-нибудь свидетели Иеговы, а?

– Нет. Мы такие, как ты, услышали твой зов. Это мой дом, и ты можешь остаться, пока не встанешь на ноги. Меня зовут Алхаджи.

– А второй парень – твой брат?

– Валентин? Нет, он мой любовник. Любовь всей моей жизни.

Это непростое признание. Я ничего не имею против гомосексуалистов и общался с ними в ночных клубах достаточно, чтобы понять, что мы ничем не отличаемся, но в Нигерии быть геем – преступление. Если об этом разнюхают, арест – это еще лучший исход. Как правило, ворам, ведьмам и геям уготован огонь. Так уж повелось. Я решаю, что если меня здесь поймают, это еще больше все усложнит.

– Я понимаю, – говорит Алхаджи.

– Я благодарен за помощь, но мне не нравится, что ты читаешь мои мысли.

– Прости, я просто столько времени провожу притворяясь, что не делаю этого. Как ты контролируешь свой дар?

– Я не читаю мысли.

– Читаешь.

– Нет. Я отыскиваю вещи. Я слышу мысли таких же, как мы, вот и все.

Алхаджи смеется.

– А как, по-твоему, ты находишь вещи? Думаешь, это ангел божественным светом озаряет твой путь? Люди много думают о том, что им дорого. Ты отслеживаешь ход их мыслей. Это чтение мыслей, ты просто уделял своему дару недостаточно внимания.