Таде Томпсон - Роузуотер [litres]

– Как умерла Бола? – спрашиваю я.

– Она начала вставать после того, как ты ее навестил. Ходила по квартире, болтала с детьми, поработала с финансовыми документами, попросила взглянуть на свое завещание. Как будто знала, что умрет. Позвонила мне, или это я ей позвонила. Не помню. Мы поболтали, пошутили, она сказала, что любит меня, спросила о тебе. На следующее утро мне пришло сообщение, что она не проснулась.

Она произносит это без всякой интонации, с безразличным лицом. Она в шоке, почти в трансе. Ее лоб блестит.

– Мне очень жаль…

– Стой. Не смей так говорить. Что ты сделал? Что ты с ней сделал? Ты убил ее?

– Что? Нет. Зачем мне…

– Тогда что ты сделал?

Я вздыхаю.

– Аминат, ты ведь знаешь, чем мы занимаемся, да? Ты что-то знаешь о том, кто мы с Болой такие. Были. В смысле… Ты знаешь о сенситивах?

– Вы что-то вроде телепатов. Вы можете сказать, не атакуют ли банк.

– Ну да, что-то в этом роде. Бола заразилась болезнью, опасной только для таких, как мы. Мысль о мертвом человеке, любимом человеке, особенно если это супруг, укореняется в мозгу и становится устойчивым образом памяти. – Я не знаю, насколько могу быть с ней откровенен. У большинства есть определенное представление о том, что такие люди существуют, но они не понимают всех масштабов. Тот факт, что ксеносфера состоит из инопланетных микроорганизмов, держится в секрете. С точки зрения простого обывателя, когда-то давно телепатам нельзя было доверять, но примерно с 2012 года они стали гораздо надежнее. Придется подбирать слова, объясняя Аминат.

– И? – говорит она. И наконец-то отпивает «Джека».

– Я помог устранить этот образ. Это был Доминик. То, что я сделал, убить ее не могло, так что это было что-то другое.

Я умалчиваю о том, что от этого, чем бы оно ни было, умирают многие мне подобные.

Она смотрит на меня покрасневшими глазами. Вряд ли она сейчас заплачет, потому что она скорее всего и так много плакала. Ее эмоции цепляются за ксеносферу, но я не поддаюсь искушению. Расстроенных людей читать легче всего.

– Почему бы тебе не отдохнуть? – говорю я. – Поспи немного. Тебе не нужно позвонить на работу?

– Я уже позвонила. – Она залпом выпивает виски и протягивает мне стакан. – Еще.

Я подчиняюсь.

Вскоре она засыпает на диване. Я думаю, не отнести ли ее в спальню, но не хочу разбудить. Просто укутываю покрывалом и снимаю с нее туфли.

Бола мертва. Меня накрывает эта мысль, и я чувствую печаль. Мы все ее немного любили, и она всегда неплохо ко мне относилась. Потом включается самосохранение: я контактировал с ней. Не заразился ли я? Может, во мне уже сейчас проклевываются зерна убийственной заразы, которая меня прикончит?

– Двойная блокировка, – говорю я, и квартира закрывает входную дверь и окна титановыми решетками. Я иду в спальню, к шкафу, открываю нижний ящик. У меня есть древняя пачка «Benson & Hedges» и зажигалка. Я сажусь на полу рядом с кроватью. Курить я бросил много лет назад, но то, что я сейчас буду делать, тяжело и опасно. Чтобы это сработало, мне нужен ритуал, и прикуривание сигареты – его часть.

– Звук, только спальня. Марвин Гэй, «I Heard It Through The Grapevine», громкость низкая.

Как только вступает перкуссия, я выбираю сигарету, медленно вставляю между губ и зажигаю. Реальность закручивается воронкой, когда я смотрю на нее сквозь сигаретный дым. Дважды затягиваюсь, потом гашу сигарету о дно пустого стакана. Выдыхаю, сосредотачиваюсь на клубах дыма, поднимающихся к потолку.

Вспоминаю голос профессора Илери.

То, что мы называем ксеносферой, больше, чем нам кажется. То, что мы используем, – крохотная периферия, соединяющая нас и людей в нашем окружении. Вы слышали, что фотосинтез задействует квантовую физику? Эта структура ксеноформ подключается к атмосфере Земли, но не только сейчас. Она и в прошлом, и в будущем, и в альтернативных версиях нашей планеты. В таком месте нетрудно заблудиться.

Я готов сделать шаг в джунгли, в открытое море, в люк самолета, в полную ксеносферу.

Сначала я вижу зелень. Это ожидаемо. Я в лабиринте со стенами из кустарника, высокого и хорошо ухоженного. Небо надо мной голубое и чистое, ни облачка. Стены лабиринта всегда будут такой высоты. Я грифон. Если взмахну крыльями, то взлечу, но никогда не выше стены. Такой я ее создал. Вход – это выход. Если нечто сможет пройти этот лабиринт, я стану уязвим для него. Разгадка лабиринта не только в направлении движения. Важны и осязание, и температура, и звуки природы, которые меняются каждые девяносто секунд. Есть запах, варьирующийся в особом порядке от цветочного до скошенной травы и навоза, а потом обратно. Через определенные промежутки времени я произношу определенные фразы, которые кажутся случайными.

Andare in gondola fa bene alla salute. Плавать на каноэ полезно для здоровья.

Ошибись хоть в чем-то – и все окружающее прекратится в алмазную клетку.

В конце лабиринта – страж, устрашающая восемнадцатиметровая копия гавайского идола, который стоит у меня дома. Темно-коричневый, с огромной головой, большими глазами, ртом, полным зубов, и относительно маленькими мускулистыми конечностями. Это скорее путевая отметка, мильный столб. Дальше начинаются дикие земли. Здесь водятся чудовища. Сначала я вижу зеркала, слишком много, чтобы сосчитать, и в каждом – отражение другого меня, настоящего меня, а не грифона. Каждое представляет иной мысленный образ, доведенный до логического завершения. Есть я-толстяк, я-коротышка, я-китаец, я-супермен на стероидах и так далее. А может, это символы иных квантовых реальностей, иных миров.

Я должен быть осторожнее и со своими мыслями. Это психополе, мыслепространство, нестабильное по определению. Хотя большинство людей представляет себе мышление как что-то простое и линейное, я вижу идеи, которые расходятся пучком альтернатив, прежде чем выбирается какая-то одна. В этом месте любая мысль потенциально может стать реальностью. Оно опасно по своей природе, и лишь величайшая нужда приводит меня сюда на этот раз.

Миновав стража, я встречаю многие сотни, тысячи неподвижных людей, словно зависших в янтаре, лишь глаза движутся туда-сюда, да и то не у всех. Это все, кто мыслит неряшливо или вовсе не думает. Они существуют здесь в беззащитном состоянии, пассивная, сонливая публика, некритичная, наивная. Ориентироваться здесь бывает сложно, но я расправляю крылья и взмываю. Лечу через косяк человеческих душ, пытаясь их не потревожить. Может быть, кому-то из них сегодня приснится гибрид орла и льва. Они располагаются хаотично. Кучка там, кучка здесь, потом пустое пространство с математическими формулами, знаками бесконечности, каталогом ценников.

Я взлетаю выше самого высокого из парящих людей. Замечаю несколько выпавших перьев позади себя. Я не линяю, и мне странно, что это происходит. Раньше я перьев не терял.