Стивен Эриксон - Радость, словно нож у сердца [litres]

– Ты чего, кончать с собой решил?

– Я умру свободным, братан. Нас таких сотни, если не тысячи. Лекарства до хрена понадобится. Если у тебя мозги еще остались, братан, присоединяйся, пока не поздно.

– Не-а, – сказал Энтони. – Я лучше отсижу. Я тут с девчонкой познакомился.

– Тощий Тони с девчонкой познакомился. Да и хрен с тобой. Вали лучше отсюда.

Энтони пожал плечами и пошел себе дальше. Хотя да, Стикс ему день испортил. Обосрал, можно сказать. Вот только свободу так просто не испортишь. Ему все еще было хорошо, а без Стикса он как-нибудь обойдется.

О самоубийствах в эти дни говорили много. И самоубийц тоже было много. Алкашня, которая больше не могла нажраться. Торчки, оставшиеся без кайфа. Забери у иного все это дерьмо, так ему больше и жить незачем. Он слышал, что в задолбавшей уже всех своей религиозностью Юте целый город с собой покончил. Хотели вместе с детьми, только вот не вышло. Дети теперь остались сиротами, но это, может, и лучше, чем долбанутые родители. Хотя тут не разберешь. Однако горя вокруг сейчас немало.

Даже странно, что ему самому так хорошо.

Анджелина – она крутая. Когда он про нее Стиксу сказал, у того в глазах что-то мелькнуло. Что-то такое. Будто ему больно было это слышать.

Энтони замедлил шаг, потом остановился. Стал смотреть на проезжающие машины, слушать, как ветер шумит в пальмах. Блин, пробормотал он и развернулся. Надо Стикса отговорить. Или хотя бы попытаться. Братан он ему или кто? Получится – так получится. Не получится – Анджелина наверняка растает, когда он ей про все это расскажет. Тоже не повредит.

– Вернулся, братан? Что, передумал?

– Не передумал, – ответил Энтони. – Просто хотел тебе сказать – в смысле, пока ты на себя лапы не наложил. Сестра Пауло думает, что ты крутой.

– Хрен-то там.

– Я серьезно. Не раз уже замечал, как она на тебя заглядывается.

– Хрен там. Чего ты гонишь?

– Да нет, я серьезно.

– Блин, братан, она, конечно, ничего.

– Ничего? Издеваешься?

Стикс криво ухмыльнулся.

– Ну да. То есть, само собой, она не мексиканская королева. Но с колледжем и прочей хренью далеко пойдет.

Энтони снова пожал плечами и повернулся, чтобы идти.

– Просто хотел тебе сказать, братан. Когда тебя не станет, она, может статься, и всплакнет. А это уже кое-что, да?

Он пошел дальше, спиной чувствуя, что Стикс смотрит ему вслед.

Может, и сработает. А может, он напоследок и перегнул палку с этими рыданиями, кто знает. Все равно ведь соврал. Джулия Джимми Стикса терпеть не может. Как и почти все вокруг. Когда он сдохнет, плакать уж точно никто не будет.

Но это еще не повод желать ему смерти.

И потом, круто будет, когда Стикс его увидит уже с прессом, кубиками и всем таким. Это если они в одну тюрягу попадут, конечно.

Блин, как воздух-то пахнет!

Тель-Авив, Израиль.

9 июня, 22.15

Руфь Мойен предпочитала кофе по-турецки с сахаром вприкуску. Само собой, для зубов это вредно. Иногда она представляла себя лет в шестьдесят – морщинистой беззубой старухой, да еще, поди, и толстой. Почему-то подобные мысли, и эта старуха, которой ей предстоит стать, неизменно ее радовали.

Она была не в униформе. На ней кроссовки, зараза! Белая льняная блузка, оттеняющая загорелую кожу. Линялые джинсы. Она успела привыкнуть к тому, что постоянно приходится таскать тяжелое снаряжение, что ремень сползает на бедра и от этого походка совсем другая, что даже лицо на фотографии выглядит иначе, когда на плече висит «М-16». Просто удивительно, к чему только может привыкнуть молоденькая девчонка. К тому, чтобы бросать взгляды на Давида Бенхольма, когда тот не видит, прикидывая, сколько тому еще осталось. И сколько осталось ей самой, и успеет ли она в оставшееся обоим время затащить его в постель. Всего на один раз, но уж так трахнуться, чтобы небо в алмазах. Не так уж и много ей было нужно от жизни.

Еще месяц назад старухи, пьющей кофе вприкуску, попросту не существовало – эта истина была сейчас самой главной, лежала в основе всего остального. Руфь никогда не планировала жить так долго. Страх быстро выгорел, осталось лишь унылое ожидание неизбежного. Пуля, кирпич, ракета, пластиковая взрывчатка или просто машина, набитая селитрой. Или оттянуть лямку все пять лет, а потом останется только застрелиться. Список длинный, ее убило бы не одно, так другое. Или Давида. Или Бенни, или Сару.

У нее была двоюродная сестра, на пять лет старше. В воспоминаниях осталась круглолицая девочка, сообразительная и несмешливая – приходилось постараться, чтобы ее развеселить. И еще Ребекка была спортсменкой – очень быстрой и подвижной.

Отслужив по призыву, Ребекка сильно изменилась. Крыша у нее съехала к чертям. Впала в депрессию. Раньше ее было сложно рассмешить, теперь стало невозможно. Только курила сигарету за сигаретой и думала о чем-то своем.

Руфь подумала, что надо бы к ней заглянуть. Она слышала, что Ребекка живет где-то в Старом Городе, снимает квартиру вместе с несколькими сослуживцами из своей прежней роты. Интересно, что она сейчас чувствует, вывернув наизнанку собственную жизнь – как теперь оказалось, ни за ради чего.

Она сидела в кафе у кромки тротуара, мимо медленно полз плотный поток машин, ее глаза за стеклами больших солнцезащитных очков – от паранойи так просто не избавишься – непрерывно стреляли по сторонам. Сделав знак, чтобы ей принесли еще чашечку, она вытряхнула из пачки «Мальборо» на столе одну сигаретку.

Кроме нее за столиками кафе было еще несколько парочек – эти не отводили глаз друг от друга. Играли в нарды двое стариков. И еще кто-то, на вид журналист, француз, наверное, таращился в свой смартфон.

Как ни странно, она совсем потеряла интерес к Давиду. Буквально в последнюю пару дней. Необходимость, без которой никак, угасла, точно свечка. Что еще более странно, она всей душой полюбила одиночество. В роте ты всегда плечом к плечу рядом с кем-то. Без этого невозможно. Они тебя прикрывают, ты – их, это данность, факт, защищающий от безумия. Больше она во всем этом не нуждалась, так что просто взяла и ушла, когда никто не смотрит. Силы обороны Израиля рассыпались на глазах. Танки и бронетранспортеры оказались просто грудой мусора – ну да, их сейчас вовсю ставили на консервацию, и не только их, личное оружие и снаряжение тоже. Дроны, вертолеты, истребители. На случай, если все вернется к тому, как было до инопланетян.

Предосторожность была основана на богатом историческом опыте, она это понимала. И уважала. Однако теперь приходила в ужас при одной мысли о том, что придется вернуться, напялить униформу, выйти в патруль. Ей это теперь в кошмарах снилось.

Появился кофе, его принес совсем юный, еще не начавший бриться, неловкий палестинец – надо думать, сын нового владельца кафе. Она поблагодарила его улыбкой, и парнишка бросился прочь, аж покраснев до корней волос.