Стивен Эриксон - Радость, словно нож у сердца [litres]

И однако в основе всего лежали слова, пусть и непроизнесенные. Верования, основные аксиомы, никем не оспоренные утверждения – все вместе они как бы объявляли, что представляют собой самоочевидную истину.

Которой на деле не были.

Вмешательство бросило вызов человечеству на этом, базовом уровне, подробно разбирая самоочевидные утверждения и демонстрируя их ложность. Но понимание того, что это вовсе не обязательно так , должно еще отвоевать позиции у это так, и никак иначе . Саманта не была уверена, что это возможно.

– Мы подключились к телевизору вашего мужа, чтобы предоставить вам возможность видеть друг друга и разговаривать в более привычной манере.

– К телевизору? Хэмиш отродясь не смотрел телевизор.

– Он начал. Поскольку вас нет, и поскольку каждый день появляется чрезвычайная информация.

– Он новости смотрит? Выходит, ему и правда тяжко.

– Мы еще раз просим прощения.

– Да, и у нас телевизор без встроенной камеры, как вы собираетесь все организовать?

– Всеобъемлющее присутствие.

– А. Ну да. – Она встала, подошла к ближайшему экрану, потом остановилась, расправила плечи и попыталась разгладить одежду. – Как я выгляжу? А, не важно. Ах да, Адам, у вас здесь возможна хоть какая-нибудь приватность?

– Разумеется. Как только связь будет установлена, я полностью заблокирую комнату. Когда вы, Саманта, будете готовы вернуться к нашим увлекательным дискуссиям, просто назовите меня по имени, и наш контакт восстановится.

Изображение с места массового самоубийства у нее перед глазами мигнуло, потом погасло.

– Ну вот, ничего не вышло, – пробормотала она.

Мгновение спустя перед ней появилось изумленное лицо мужа.

– …и я сказала, что согласна. Но теперь опять сомневаюсь.

Выражение лица ее мужа было серьезным. Она подозревала, что это выражение хорошо знакомо его пациентам. Он внимательно ее слушал, сам говорил мало, только слушал. Первоначальная вспышка радости, облегчения и удовольствия была уже позади, но Саманта обнаружила, что чувства продолжают ею руководить, что она откровенна, как почти никогда прежде. В конце концов, она ведь компетентная и уверенная в себе женщина. Не сказать чтобы впала в истерику. И руками тоже пока не размахивает.

– Дети, Хэмиш. Сироты.

Он неторопливо кивнул. Она скривилась.

– Ну скажи уже хоть что-нибудь!

Какое-то время он собирался с мыслями. Его ладони, сжимавшие стакан с виски, казались вылепленными мадам Тюссо. Они вообще не шевелились – к определенному ее облегчению, поскольку пить ее муж не слишком умел. Конечно, перебрать теперь было невозможно при всем желании. Однако оставалась возможность психологической зависимости, требующей воспользоваться тем, что под рукой, будь то виски, морфий или черт знает что.

– Мне не раз доводилось, беседуя с семьей, сообщать детям, что скоро им предстоит потерять отца или мать. А если родитель оставался только один, я сообщал им, что они осиротеют. – Он сделал паузу, вздохнул. – Смена поколений. Она происходит, Сэм, именно в такие моменты, когда ребенок занимает место родителя. Когда подводится черта. Что-то впереди, а что-то уже прошло. Вот и все.

Она обдумала его слова.

– Хорошо. Но в твоем случае дети обычно уже взрослые.

Он покачал головой.

– Поверь, возраст здесь роли не играет. Конечно, если дети совсем маленькие, встает вопрос, осознают ли они, что такое смерть. Однако то, что человек уходит навсегда, они понять способны. Они над этим задумываются, и ты видишь это на их лицах, в глазах. Потеря, Сэм, всегда потеря.

– Ты говоришь о больных родителях. Это не то же самое, что родители, убившие себя. А когда дети в конце концов узнают, что родители и их хотели убить?

– Да, им будет нелегко.

Сэм почувствовала, что внутри нее вспыхнул огонь гнева и несогласия. Уже не в первый раз.

– У Первого Контакта руки в крови. Он довел людей до крайностей, разрушил их жизни, раздавил мечты и надежды. Хэмиш, как я могу участвовать в подобном? О моей совести ты подумал?

Он откинулся на спинку кресла и звучно выдохнул.

– Да, совесть. Позволь, я кое-что расскажу тебе про совесть. Быть медиком, Сэм, означает принять на себя ограничения, которые ни в коем случае не следовало бы принимать, тем более если клятва Гиппократа для тебя хоть что-то значит. Даже здесь, в Канаде, существует иерархия применяемых средств. Самое дорогое неизбежно используется реже всего, обычно – в качестве последней надежды. Это относится к лекарствам, диагностике, курсам лечения – ко всему. – Руки наконец шевельнулись, избавились от восковой неподвижности – он поставил стакан, чтобы беспомощно ими всплеснуть. – Пациент описывает мне свои симптомы, и что, моя первая мысль – отправить его на томографию? Нет. Если я так поступлю, и все остальные доктора будут поступать именно так, за сколько месяцев вперед ему придется записываться? И сколько все будет стоить? Томографы недешевы и быстро изнашиваются.

– Значит, медицинская система у нас паршивая.

– Система такая, какой мы ее сделали, Сэм. Все определяется доступностью и ценой. Даже прочно застряв внутри этой системы, мы ее обожествляем, а если приходится нарушать неписаные правила, считаемся с возможными рисками.

– Однако спать тебе все это не мешает.

Он удивленно задрал брови.

– Ты так думаешь?

Саманта помолчала, потом вздохнула.

– Хэмиш, я ничего этого не знала.

– Ты и не должна была.

– Эти мужчины!

Он иронически улыбнулся – улыбкой, которую она так любила.

– Эти женщины! Разговорами совесть не облегчишь.

– Скажи это католикам.

– Нет же, дорогая, – покачал он головой, – я не ищу ни прощения, ни отпущения грехов. Вместо этого я день за днем пытаюсь выправить несправедливость собственной работой. Кроме того, я по-настоящему забочусь о своих пациентах. О всех без исключения. И когда мне приходится в беседе с семьей сообщать дурные вести… я вовсе не безразличен к их горю, поскольку тоже его чувствую. Мне тоже больно. Не раз и не два они нетвердой походкой выходили из моего кабинета, а я оставался сидеть и плакать прямо за собственным столом. Такова, Сэм, моя ноша. Это не так много. Ее никто не видит, и во всем этом, наверное, немало эгоизма, но другой у меня нет.

– Но я не знаю, что делать мне.

Он снова улыбнулся.

– Обратись к литературе, дорогая.

– Ты о чем?

– Без тяжких переживаний невозможен катарсис.

– Ха-ха. Только это, Хэмиш, не книга, а я в ней не героиня. Я немолодая чудаковатая тетка, склонная говорить гадости. Во всяком случае, меня не раз описывали именно в таких терминах.

– Ибо от подобных тебе исходит мудрость.

– Типичная фальшивая цитата.

Он лишь пожал плечами.