Стивен Эриксон - Радость, словно нож у сердца [litres]

– И я все равно не знаю, что мне делать.

– И ты у меня спрашиваешь?

– Не знаю. Наверное.

– Ты спрашиваешь, что бы я сделал на твоем месте?

Она прищурила глаза.

– Ты же знаешь, что я подтекста подобных вопросов не переношу.

В ответ он сделал невинное лицо.

– Это какого же подтекста? Женщине надлежит искать совета у мужчины?

– Повезло тебе, что я тебя люблю даже тем сукиным сыном, каким ты иной раз бываешь.

– Ой. Следи за грамматикой, дорогая.

– Ладно, я снимаю все свои вопросы. И потом, ты прав. Что бы ты сделал на моем месте – твое дело.

– А что сделаешь ты – твое.

– Ты и сам можешь видеть, насколько я не в себе, раз меня тянет на подобные мысли. Сама понимаю, что это издержки патриархата.

– Нелегок путь перед тобой.

– Благодарю, мастер Йода. Если что, можно на вас сослаться?

Их взгляды встретились, задержались, потом он протянул к ней раскрытую ладонь, словно пытаясь достать до нее сквозь телеэкран. Глаза у Саманты сделались мокрыми. Она протянула руку ему навстречу.

Ее ждала полная тяжких переживаний ночь, но она знала – прочитала в его глазах, – что он проведет ее с ней рядом. Больше никаких слов уже не требовалось.

Американцы никогда не были сильны в понимании иронии. Сейчас же ее чаще всего встречают с открытой враждебностью или с гримасой искренней обиды. Нигерийцу Саймону Гисту потребовалось прожить в Америке несколько лет, чтобы избавиться от утонченно-ироничного отношения к жизни в британском стиле и понять, что ни один из мощных элементов иронии, присущих его новой родине, здесь за таковую не воспринимается.

Одним из этих элементов была концепция Американской Мечты. Истинная при рождении, долгое время служившая символом веры и даже краеугольным камнем великого американского эксперимента, она обрела иронический оттенок уже к середине шестидесятых. Сделавшись мечтой в истинном значении этого слова: недостижимой и несбыточной для большинства американцев, как местных, так и мигрантов.

Он, однако, начал понемногу очищать ее от горько-иронической шелухи – поскольку отказался отречься от собственной веры в эту мечту. О его стремительном взлете в мир богатства и славы была написана не одна книга, и книги эти, в свою очередь, сделались символами веры в то, что мечта жива. Однако авторы, как бы вкладывающие эту мысль в его уста, чаще всего не замечали самого главного. Еще до того, как Американскую Мечту стала разъедать ирония, она утратила свои моральные ориентиры. Богатство сделалось целью при полном безразличии к средствам ее достижения. Просто хватай все, что подсказывают тебе жадность и холодные амбиции. Объект поклонения стал пустым внутри, лишился жизни.

Саймон пытался возродить ту этику, что породила Американскую Мечту. Он хотел сделать мир лучше, свободней, не только для себя, но для общего блага. Взять человечество на буксир и оттащить его обратно к цивилизации, которая будет представлять собой царство свободы, равенства и просвещения.

И он уже начал верить, что у него получается, как бы ни сопротивлялось течение – волна за волной прожженных циников, которые цеплялись за него, дергали, пытались утянуть обратно в теплую жижу посредственности, выискивая малейшую его слабость, бросаясь за любым намеком, всплывающим в мутных водоворотах.

В его понимании единственным работающим механизмом была машина капитализма, ею он и воспользовался – успешней многих других, – чтобы воплотить собственную мечту, приблизив сначала свою страну, а потом и весь мир к столь желанному городу на далеком холме.

Сейчас, стоя посреди цеха номер семь со своим главным инженером по правую руку и своей ближайшей сподвижницей Мэри Лэмп – по левую, он понял, что готов усомниться.

Устройство перед ними выглядело не слишком-то эффектно и со всех сторон больше всего напоминало обычный ящик – кроме одной, где уверенно гудели, почти не вибрируя, размытые от вращения шестерни. Устройство было смонтировано на раме, которую в традиционных обстоятельствах прикрутили бы к полу, чтобы противостоять характерной для двигателей тряске. В данном случае такой необходимости не возникло – рама и так не шевелилась.

Они стояли на расстоянии какого-то метра. Если не считать пульсирующего от вращения шестерней воздуха, ничто не выдавало огромной мощности устройства. Прототип не выделял ни жара, ни запаха – если не считать обычного аромата металла и смазки. И однако его хватило бы, чтобы обеспечить энергией весь завод.

Иными словами, то, что он видел, казалось невероятным.

И однако он просто стоял рядом в глубоком замешательстве, оцепенев внешне и внутренне.

С моральной точки зрения дар инопланетян был безупречен. Дешевый и экологически чистый в производстве двигатель, не производящий выхлопа и, насколько можно судить, не нуждающийся в горючем. Его появление потрясет мир. Воздух сделается чище, умолкнет рев моторов на каждой трассе. От рек добываемой нефти останется жалкий ручеек. Закроются бензоколонки, а их работники встанут в очередь на биржу труда. Остановятся нефтеперегонные производства, отпадет нужда в охладителях, свечах зажигания, водяных насосах, радиаторах, двигательных сборках и поршнях. ОПЕК лишится влияния и власти, исчезнут политические и экономические причины для бесчисленных конфликтов из-за энергоресурсов (впрочем, и без того уже прекратившихся). Настанет конец разливам нефти и загрязнению грунтовых вод, черным от мазута пляжам, покрытым мертвыми и умирающими птицами, колышущимся на волнах слоям дохлой рыбы. Конец грязному канцерогенному воздуху, вылетающим из выхлопных труб день за днем по всему миру свободным радикалам и летучим органическим соединениям.

Один-единственный дар, и столько последствий – Саймона словно дубиной по башке шарахнули.

Неизбежно и сопротивление. Подобно тем идиотам, кто в знак протеста против теории глобального потепления переделывают выхлопные системы, чтобы их автомобили плевались черным дымом, возникнет культ внутреннего сгорания, движение ретроградов, требующих оставить за ними бензиновые и дизельные средства передвижения. На автострады выйдут кавалькады «Хаммеров» с американскими флагами на каждой антенне. Кто-то будет даже рассчитывать, что цены на нефть упадут почти до нуля и можно будет вернуться к прежним могучим автомобилям, жрущим бензин как не в себя. Только вот цены не упадут. Нефть будет нужна по-прежнему, чтобы производить пластмассу, смазки, пестициды – хотя Саймон и подозревал, что последующие дары инопланетян окажутся нацелены на решение именно этих вопросов. Нет, нефтяная отрасль еще какое-то время продержится, пусть и шатаясь, а цены на ее продукцию, которую она начнет мстительно придерживать, напротив, устремятся вверх – где и сгорят в яркой саморазрушительной вспышке, в последний раз озарив небеса, прежде чем на индустрию, более века служившую главным двигателем прогресса, опустится мрак.