Стивен Эриксон - Радость, словно нож у сердца [litres]

Российская армия самораспускалась. Без какого-либо приказа. Целые подразделения попросту собирали вещички и расходились по домам. Швы, о которых говорил Мельников, трещали. Работало разве что местное самоуправление. Так и распадаются империи – деревня за деревней. Какой там девятнадцатый век: Средневековье.

– За меня молятся на каждой службе, Анатолий, вам это известно?

Космонавт кивнул и даже позволил себе чуть улыбнуться. Церковь вновь на подъеме. Неведомое больше не эфемерно. Теперь оно нависает прямо над планетой – все еще невидимое, но оно безусловно здесь . Вера в этих обстоятельствах представляется… уместной.

Что-то во всем этом радовало даже столь закоренелого атеиста, как Анатолий Петров. Разумеется, отсутствие знания церковь заменит вымыслами, но паству-то они лишь осчастливят. А это не последнее дело, особенно в то время, когда страна медленно расползается по швам. Есть вещи, способные пережить даже нацию.

Поезд начал двигаться по длинному изогнутому участку пути, вагон чуть наклонился, а вместе с ним и их картина внешнего мира, наблюдаемая теперь сквозь залитое дождем стекло. Константин Мельников вытянул ноги и сполз пониже в кресле, хмуро глядя на рюмку у себя в руке.

– Что за радость в пороке, – пробормотал он, – если за него не наступает расплата?

Они направлялись в Казахстан, некогда часть Советского Союза, после – формально независимое государство, сейчас же – нечто наподобие протектората. Здесь находился основной российский стартовый комплекс, однако ехали они не на Байконур. Их маршрут лежал к инопланетному сооружению в восьми километрах от Аральска, стоявшего некогда на берегу одноименного моря, пока не отступила вода. Местное правительство объявило объект своей собственностью, и российские угрозы не смогли его поколебать. В конце концов, это был новый, беззубый мир, в котором единственным оружием в спорах между нациями осталась экономика.

Давления, впрочем, хватило на то, чтобы российской делегации разрешили доступ к стройке. Президент пожелал увидеть чудо самолично.

Сидящего в кресле Константина Мельникова вдруг передернуло. Он поднял глаза, вперил в Анатолия утомленный взгляд, его размноженное в миллионах портретов лицо выглядело сейчас очень старым.

– Но это правда, – проговорил он, – я действительно был демагогом.

Анатолий обнаружил, что ответить ему нечего. Молчание затянулось, и он вдруг осознал, что признания печальней еще не слышал.

– Потенциал, – сказал Адам, – сила очень странная. Плавающая в будущем, почти бесформенная. Отвергающая простые описания. И это так для всех разумных рас, Саманта Август. Обещание на самом краю той грани, за которой разум перестает себя осознавать. А в обществе множество таких обещаний касаются друг друга и, смешиваясь, порождают нечто величественное и благословенное. Многие Разумные верят, что «потенциал» есть наиважнейший из даров Бога, по той единственной причине, что он есть приглашение стать чем-то большим, чем прежде. Но вы, я вижу, меня не слушаете.

Она стояла перед своим основным устройством обзора – большой плоской панелью или окном, занимавшим большую часть стены ее единственной комнаты. И курила, наслаждаясь свободой делать это в помещении, а не стуча зубами от холода в продуваемом всеми ветрами переулке у заднего входа. Свободой, которой скоро настанет конец.

– А у вас нет такой технологии, чтобы оставлять дым при себе – так, чтобы он больше ни до кого не доходил? Или чтобы сам рассасывался в воздухе? Я все-таки в Америку собираюсь. Там курильщика и пристрелить могут. Канадец, само собой, просто наморщит нос от отвращения и беззвучно выругается, ну или на другую сторону улицы перейдет. Или полицию вызовет. Мне бы в пятидесятые жить или даже в сороковые. Стоит лишь представить, как я, авторесса (это тогда так называлось), позирую для черно-белой фотографии в журнале – таинственно скрытая за дымовой вуалью, и сигарета в руке. Век Серой Дымки. Когда соберусь на пенсию, в Австрию уехать, что ли?

– Саманта, вы, кажется, отвлеклись. Я говорил о потенциале.

– Я вас слышала. Скажите, есть ли разница между личным потенциалом и культурным? Верно ли, что некоторым нациям предназначено процветать, в то время как другие увядают? Или все дело в химии, в коллективном зелье, превращающем свинец в золото или же золото в шлак? Есть ли среди нас ушлепки, обреченные еще до выхода на старт? Люди, нации, целые разумные виды?

– Похоже, кризис человечества вызван его неспособностью ценить дары, доставшиеся бесплатно.

– Давно, еще до денег, мы оказывали услугу за услугу, – сказала Саманта. – Тем самым зафиксировав представление о неявной справедливости сделки. Идею «стоимости» или «справедливой цены». Ты что-то отдаешь, что-то получаешь взамен, и то, и другое ценится одинаково. Если обмен неэквивалентен, для восстановления баланса нужно оказать еще одну услугу.

– В таком случае я все еще дожидаюсь исполнения сделки. Ответа человечества на то, что я ему предоставляю.

Она пожала плечами.

– От принципа взаимности мы уже избавились. В основном. Мы все усложнили, и не только тем, что произвольно приписали деньгам некую ценность. Мы сделали труд одной из сторон обмена, а другой – защиту и уверенность в завтрашнем дне. Это породило иерархию и неравенство такого рода, что для подавляющего большинства единственным вариантом сделался труд, а представление об обязанности наших лидеров предоставлять защиту и уверенность как-то потихоньку рассосалось. Преступность, войны, предательство со стороны тех самых людей, кто дал присягу или был избран именно для того, чтобы защищать нас и наши интересы. Неявная справедливость – честность – сделки попросту умерла.

– В таком случае вам предстоит вновь провозгласить древние принципы услуги за услугу. Для своей расы.

Она прикончила сигарету и уронила окурок, пол поглотил его.

– Боюсь, Адам, что уже слишком поздно. Кроме того, не все ваши «дары» были оценены по их достоинству или даже вообще оценены. Предложенное вами спасение воспринято как порабощение. Технологическая помощь – как атака на глобальную промышленность. Даже бесплатные пища и топливо для голодающих в результате нанесли удар по индустрии закупок, транспортировки и распределения, лишив и без того странную практику производства излишков продовольствия какого-либо смысла. Вы прекрасно знаете, что мы и так были способны прокормить всех и каждого. Но теперь нам это и не нужно. Всем занимаетесь вы.