Иэн Макьюэн - Машины как я [litres]

Он пожал плечами.

Разумеется, это было невозможно. Адам с невозмутимым видом сидел перед нами в режиме отдыха, положив руки на стол ладонями вниз, и ждал, когда кто-нибудь из нас заговорит. Я чувствовал, как во мне закипает и концентрируется гнев. Меня мутило от этого пренебрежительного пожатия плечами. Хотя это была сплошная фикция – не важно, насколько правдоподобная – ничтожная подпрограмма, запускаемая ограниченным набором входных данных, разработанная каким-то умником, жалким карьеристом, докторишкой в лаборатории где-нибудь на задворках провинции Сычуань. Меня охватила ненависть к этому несуществующему инженеру, но еще большую ненависть во мне вызывал этот набор программ и самообучаемых алгоритмов, который вторгся в мою жизнь, подобно тропической речной змее, и принимал решения от моего имени. Да, деньги, которые украл Адам, он сам же и добыл – и это бесило меня еще больше. Как и факт, что именно я нес ответственность за то, что навлек на нас с Мирандой этот ходячий компьютер. Ненавидеть его было все равно что ненавидеть себя самого. Но тяжелее всего мне было контролировать ярость, поскольку единственное решение уже стало очевидно. Он должен будет снова добыть все эти деньги. Нам нужно будет его убедить. Вот, пожалуйста: «ходячий компьютер», «убедить его», этого «Адама» – наш язык выражал нашу слабость, когнитивную готовность воспринимать неодушевленную машину как одушевленное создание.

Я был так взвинчен, что не мог сидеть на месте. Я встал, шумно отодвинув стул, и принялся ходить по кухне. Миранда по-прежнему сидела за столом, закрыв ладонями нижнюю половину лица. Она о чем-то думала, вот что поразительно. Она, в отличие от меня, могла связно думать. Окружающий беспорядок еще больше выводил меня из себя – я действительно был на грани. На столешнице стояла немытая кружка, которую я принес из студии. Несколько недель кружка простояла за монитором компьютера, и в ней образовался серо-зеленый шершавый осадок. Мне хотелось взять и сполоснуть ее в раковине. Но прибираться на кухне, потеряв целое состояние, – это было слишком. Под деревянной столешницей, на которой стояла кружка, выступал ящик, выдвинутый на несколько дюймов. Я забыл его задвинуть. В ящике лежали инструменты. Я собрался задвинуть его и заметил изъеденную жучками дубовую рукоятку отцовского здорового молотка-гвоздодера, лежавшего по диагонали поверх остальных инструментов. Меня посетило темное побуждение, но я отогнал его и оставил ящик нетронутым.

Я снова сел. Чувствовал я себя ужасно. Кожа на спине от талии до шеи стала сухой и горячей. Ступни в кроссовках тоже стали горячими, но влажными и к тому же чесались. Во мне бурлило слишком много дикой энергии, чтобы я мог вести рассудительный разговор. Я бы с готовностью сыграл в футбол без правил или бросился в бурное море. А еще хотелось просто закричать, заорать. Мое дыхание сбилось, поскольку воздух казался разреженным, недостаточно свежим, каким-то уже использованным. Я отдал бас-гитаристу невозвратные шесть с половиной тысяч фунтов. Было ясно, что потерять большую сумму денег означало впасть в недуг, от которого имелось только одно средство – вернуть эти деньги. Миранда убрала руки от лица и сложила их. Она быстро взглянула на меня, как бы говоря: если не можешь себя контролировать, лучше молчи.

И заговорила сама. Таким заботливым тоном, словно это Адам нуждался в помощи. Было полезно так думать.

– Адам, ты много раз говорил мне, что любишь меня. Ты читал мне прекрасные стихи.

– Неловкие пробы.

– Они очень трогательные. Когда я спросила тебя, что значит быть влюбленным, ты сказал, что, по сути, помимо влечения, это значит проявлять теплую и нежную заботу о благосостоянии другого. Или какое слово ты сказал?

– О твоем благополучии.

Он взял со стула позади себя коричневый конверт и положил на стол между нами.

– Здесь признание Питера Горринджа и мои пояснения, включающие всю относящуюся к делу правовую базу и историю процесса.

Миранда накрыла ладонью конверт. И сказала тщательно выверенным голосом:

– Я тебе очень благодарна.

А я был благодарен ей за самообладание. Она так же, как и я, знала, что нам нужен Адам, чтобы снова зарабатывать деньги на валютных рынках.

– Я сделаю все, что смогу, – сказала она, – если дело дойдет до суда.

– Не дойдет, – сказал он заботливо, – я уверен.

И таким же тоном продолжил:

– Ты жульничала, чтобы заманить в ловушку Горринджа. Это преступление. Полное описание твоих действий вместе со звуковым файлом также в этих бумагах. Если его следует судить, то и тебя. Зеркало истины, помнишь? – Затем он повернулся ко мне: – Редакторская правка не потребуется.

Я неестественно фыркнул. Это была шутка из разряда отрывания руки.

В повисшей тишине Адам продолжил:

– Миранда, его преступление гораздо хуже твоего. Тем не менее. Ты сказала, что он изнасиловал тебя. Он этого не делал, но сел в тюрьму. Ты солгала в суде.

Теперь тишину нарушила Миранда:

– Он никогда не был невиновным. Ты это знаешь.

– Он был невиновен в том, в чем обвинялся, в изнасиловании тебя, и для суда имеет значение только это. Искажение отправления правосудия – серьезное правонарушение. Максимальный приговор – пожизненное заключение.

Это уже было слишком. Мы оба рассмеялись.

Адам посмотрел на нас и добавил:

– А еще дача заведомо ложных показаний. Не желаешь ли услышать выдержку из акта от 1911 года?

Миранда закрыла глаза.

Я сказал:

– Это женщина, которую ты, как ты говоришь, любишь.

– И это так.

Он обратился к ней мягким голосом, словно меня рядом не было:

– Ты помнишь стихотворение, которое я написал для тебя, начинавшееся словами «Любовь лучезарна»?

– Нет.

– Там дальше сказано: «Темные углы озаряет свет».

– Мне все равно, – сказала она слабым голосом.

– Один из самых темных углов – это месть. Это грубый импульс. Культура мести ведет к личным мучениям, кровопролитию, анархии, краху общества. Любовь – это чистый свет, и в этом свете я хочу видеть тебя. В нашей любви не должно быть мести.

– Нашей?

– Или моей. Принцип тот же.

Миранда искала опору в злости.

– Давай проясним. Ты хочешь, чтобы я села в тюрьму.

– Я разочарован. Я думал, ты оценишь логику услышанного. Я хочу, чтобы ты отказалась от своих действий и приняла то, что решит закон. Когда ты это сделаешь, я обещаю тебе, ты испытаешь великое облегчение.

– Ты что, забыл? Я собираюсь усыновить ребенка.

– При необходимости за Марком сможет присмотреть Чарли. Это сблизит их, как ты и хотела. Тысячи детей страдают из-за того, что один из их родителей в тюрьме. Даже беременных женщин заключают под стражу. Почему ты должна быть исключением?