Иэн Макьюэн - Машины как я [litres]

Через два дня я привез ее, куда следовало. Мы шутили, что это наш медовый месяц. Но на душе у нас было скверно. Миранда вошла в бетонное здание сурового вида, а я остался ждать в машине, переживая, что без адвоката она может наговорить лишнего. Два часа спустя она вышла из вращающихся дверей в стиле модерн. Я смотрел через ветровое стекло, как она приближается к машине. Она выглядела серьезно больной, словно онкологический пациент, и шла с трудом, как ходят старики. Допрос был подробным и жестким. Вопрос, предъявить ли ей обвинение в лжесвидетельстве или в искажении отправления правосудия, а может, по обеим статьям, был направлен в вышестоящие органы и затем генеральному прокурору. Позже один наш друг, адвокат, сказал нам, что генеральный прокурор должен будет решить, какова вероятность того, что процесс вызовет у настоящих жертв изнасилований нежелание обращаться в полицию.

Два месяца спустя, в январе, Миранде предъявили обвинение в искажении отправления правосудия. Нам требовался адвокат, а денег у нас не было. Наш запрос на бесплатную судебную защиту отклонили. Социальные дотации были серьезно урезаны. Правительство Хили ходило «с протянутой рукой», как все говорили, в Международный валютный фонд, чтобы получить заем. Левые из-за этого бушевали. Поговаривали о всеобщей забастовке. Миранда отказалась просить денег у отца. Цена его поддержки – при том, что он был не богат, – была бы слишком высока в моральном плане. Я понял, что остается только одно. И пошел вымаливать деньги у бас-гитариста, который, едва взглянув на меня, отсчитал мне три тысячи двести пятьдесят фунтов наличными, половину моего взноса.

Во всех наших гневных разговорах об Адаме, о его личности, его морали, его мотивах мы часто возвращались к моменту, когда я обрушил молоток на его голову. Для краткости и обтекаемости мы стали называть это «дело». Обычно мы затрагивали эту тему поздней ночью, в постели, в темноте. Призрак дела принимал различные формы. В наименее пугающей форме он представал здравым, даже героическим поступком, направленным на то, чтобы уберечь от неприятностей Миранду и оставить с нами Марка. Откуда нам было знать, что все материалы уже в полиции? Если бы я не был так безрассуден, если бы она только сдержала меня взглядом, мы бы узнали, что Адам уже побывал с Солсбери. Тогда нам не было смысла разрушать его мозг, и мы смогли бы уговорить его снова заняться валютными рынками. Или я мог бы получить полную денежную компенсацию за него от представителей фирмы, которые пришли за ним тем же вечером. Тогда бы мы могли купить дом поменьше на другом берегу реки. Теперь же пришлось оставаться на прежнем месте.

Но все эти рассуждения были просто отговорками. Правда заключалась в том, что мы скучали. Самой неприятной формой призрака был сам Адам, человек, последние слова которого были полны заботы о нас, без всякого осуждения. Мы пытались – и иногда нам почти удавалось – оправдать дело. Мы говорили себе, что, в конце концов, Адам был машиной; его сознание было иллюзией; и, по человеческой логике, эта машина предала нас. Но мы скучали по нему. Мы признавали, что он любил нас. Бывали ночи, когда Миранда начинала тихо плакать, и наш разговор прерывался. Тогда мы возвращались к тому, с каким трудом мы запихивали его в буфет в прихожей и заваливали пальто, теннисными ракетками и сплющенными картонными коробками, скрывая очертания человеческого тела. Мы обманули людей, пришедших за ним, как он нас и просил.

Из хорошего было то, что Горринджа вызвали на допрос и обвинили в изнасиловании Мириам Малик. Адам был прав в своих расчетах – вероятно, Горриндж с самого начала намеревался признать свою вину. Должно быть, он ответил на все вопросы и дал полный отчет о своих действиях в тот вечер на игровом поле. Как человек, искренне верящий во всевидящего Бога и высоко ценящий правду, Горриндж понимал, что его единственный путь к спасению – это признание вины. Или, возможно, он поступил так по совету адвоката. А может, верно и то, и другое. Этого мы никогда не узнаем.

Но мы узнали, что Бог не уберег Горринджа от некоторых превратностей правосудия. Процесс по делу Миранды еще не начался, а Горриндж предстал перед судом, уже имея на счету одно изнасилование. Когда дошло дело до вынесения приговора, судья – женщина слегка за пятьдесят – заключила, что Горриндж получил бы больший срок за нападение на Миранду, если бы суд знал, что это его второе преступление такого рода. Поэтому ему не будет засчитан уже отбытый тюремный срок. Судья принадлежала к поколению, свободному от патриархальных предрассудков в отношении изнасилований. Она косвенно сослалась на бутылку водки в первом случае и сказала, что не считает, что молодая женщина, одна идущая в сумерках домой, «напрашивается на неприятности». Миранда дала показания, не присутствуя в суде. Но я там был в числе прочей публики и видел семью Мириам. Я с трудом смотрел на них – такое страдание они излучали. Когда судья приговорила Горринджа к восьми годам лишения свободы, я заставил себя взглянуть на мать Мириам. Она открыто плакала, от облегчения или скорби – этого я никогда не узнаю.

Процесс Миранды начался в самом скором времени после этого. Ее судебный адвокат Лилиан Мур оказалась компетентной, умной, очаровательной молодой женщиной из пригорода Дублина. Мы познакомились в ее кабинете в Грейс-инн. Я сидел в углу, пока она отговаривала Миранду от подачи заявления об отрицании вины, о чем та подумала в первую очередь. Но все аргументы были против этого. Стороне обвинения в значительной степени приходилось опираться на имевшиеся у них материалы, из которых следовало, что Миранда действовала из мести Горринджу. Его показания, данные в тюрьме, подтверждали эту версию. Воспоминания каждого из них о том вечере совпадали. Заявление Миранды об отрицании вины усугубило бы ее положение в случае признания ее виновной, что было весьма вероятно. Конечно, Миранда ужасно боялась процесса. Помимо страха перед обвинением, ее мучило то, что она в каком-то смысле подводила Мириам.

Апрельский вечер накануне вынесения судебного решения запомнился мне как один из самых странных и грустных в моей жизни. С самого начала Лилиан предупредила Миранду, что ей следует ожидать лишения свободы. И Миранда сразу собрала чемоданчик, который стоял у двери в нашу спальню, служа постоянным напоминанием. Тем вечером я достал из своих запасов единственную бутылку приличного вина. Напрашивалось слово «последнюю», но я не смог его произнести. Мы вместе приготовили еду, возможно, нашу последнюю совместную трапезу. Мы подняли бокалы – не за последний вечер Миранды на свободе, как я подумал про себя, а за Марка. Она должна была увидеться с ним тем вечером и сказать, что ей, возможно, придется уехать на какое-то время по работе и что к нему буду приходить я и гулять с ним. Он, должно быть, почувствовал, что все серьезнее, чем пыталась представить Миранда, уловив какой-то скорбный отголосок ее «работы». Когда ей пора было уходить, он приник к ней и залился слезами. Одной из тамошних работниц пришлось силой отрывать его от ее юбки.