Иэн Макьюэн - Машины как я [litres]

За едой мы пытались бороться с гнетущим молчанием. Мы говорили о женских группах поддержки, которые следующим утром выстроятся с гневным видом перед зданием суда. Мы говорили друг другу, как удивительно нам повезло с Лилиан. Я вспоминал, что наш судья имеет репутацию человека мягкосердечного. Но все равно после каждой фразы на нас накатывало молчание, которое мы с трудом преодолевали. Когда я сказал, что это почти все равно что если бы она завтра отправится в больницу, я понял, что сморозил глупость. И мои слова, что завтра вечером она, скорее всего, будет есть со мной за этим же столом, тоже прозвучали бледно. Оба мы в это не верили. С утра, когда на душе у нас было не так паршиво, мы думали, что после обеда займемся любовью, как бы вопреки происходящему. Тоже в последний раз. Но теперь мы пришли в такое подавленное состояние, что секс казался каким-то давно забытым развлечением, вроде чехарды или твиста. Вход в спальню преграждал чемоданчик Миранды.

На следующий день Лилиан произнесла в суде блестящую оправдательную речь, описав дружбу между двумя девушками, жестокость содеянного, клятву хранить молчание, которую Мириам вынудила у Миранды, шок и психическую травму, полученные в результате самоубийства ближайшей подруги и искреннее стремление добиться справедливости. Лилиан сослалась на отсутствие у Миранды конфликтов с законом в прошлом, на ее недавнее замужество, ее учебу и, самое главное, ее намерение усыновить ребенка из проблемной семьи.

Семья Мириам не появилась на местах для публики, что было показательно, хотя не очень убедительно. Речь судьи была длинной; я ожидал худшего. Судья подчеркнул, как тщательно Миранда продумала свой план, с каким коварством его исполнила и то, как преднамеренно и последовательно она вводила суд в заблуждение. Он сказал, что принимает во внимание большую часть сказанного Лилиан и проявляет снисходительность, приговаривая Миранду к одному году тюремного заключения. Стоя с прямой спиной в своей кабинке, в деловом костюме, купленном по такому случаю, Миранда словно окостенела. Я хотел, чтобы она взглянула на меня и увидела поддержку в моих любящих глазах. Но она уже ушла в свои мысли. Позже она сказала мне, что в тот момент думала о том, как обойти последствия судимости. Она думала о Марке.

До того момента я не представлял, какое это унижение, когда тебя ведут по зданию суда – возможно, с применением силы, если ты сопротивляешься, – и отправляют в тюрьму. Начало срока Миранда отбывала в тюрьме Холлоуэй, через полгода после нашего «дела». Лучезарная любовь Адама торжествовала.

Горриндж теперь получил разумное основание для подачи апелляции: одно злодеяние, а не два, и он уже отбыл срок. Но закон был неповоротлив. Очередные дешевые и эффективные анализы ДНК сводили на нет все заявления. Уйма осужденных – и мужчин, и женщин – заявляли о своей невиновности и требовали пересмотра дела. Апелляционный суд был завален работой. Так что Горринджу, виновному хотя бы частично, предстояло подождать.

В первый день, который Миранда встретила в тюрьме, я отправился навестить Марка, учившегося в подготовительном классе в Старом городе в Клэпеме. Это было блочное одноэтажное здание рядом с викторианской церковью. Проходя по дорожке мимо дуба с сильно подрезанной кроной, я увидел Жасмин, ожидавшую меня у входа. Я сразу понял, что дело плохо, и почувствовал, что уже давно это знал. Напряжение на ее лице, обозначившееся при моем приближении, подтвердило мою догадку. Нам отказали. Я вошел вслед за Жасмин в здание, и она повела меня по коридору с линолеумным полом, но не в классную комнату, а в кабинет. Проходя по коридору, я увидел через окно в стене Марка, он стоял вместе с другими ребятами вокруг низкого стола и что-то строил из цветных деревянных кубиков. Я сидел с чашкой жидкого кофе и слушал, как Жасмин выражает мне сочувствие и говорит, что она была не в силах что-либо изменить, хотя сделала все, что могла. Нам следовало сказать ей, что Миранде предстоял судебный процесс. Она изучила процедуру подачи апелляции. Кроме того, ей удалось найти одну лазейку в бюрократической системе. Принимая во внимание уже установившиеся тесные отношения между Марком и Мирандой, осужденной было позволено по одному аудиовизуальному контакту с Марком еженедельно. Но я почти не слушал. Мне больше ничего не нужно было знать. Я думал только о том, как вечером сообщу эту новость Миранде.

Когда Жасмин договорила, я сказал, что у меня к ней нет ни просьб, ни предложений. Мы встали, она торопливо обняла меня и вывела на улицу по другому коридору, из которого не было видно классной комнаты. Уже почти настало время утренней перемены, и Марку сказали, что сегодня я не приду. Возможно, он не придал этому значения, потому что в тот день пошел первый снег, и все дети были в приподнятом настроении. На следующий день ему опять скажут, что я не приду, и так же на следующий, и на следующий, пока он не перестанет меня ждать.

Миранда отсидела шесть месяцев: три в Холлоуэе и еще три в тюрьме открытого типа к северу от Ипсвича. Она написала запрос на работу в тюремной библиотеке, как делали многие образованные преступницы из среднего класса. Но в то время ожидали освобождения несколько знаменитых мучениц, отказавшихся платить избирательный налог. В обеих тюрьмах библиотечные должности были уже заняты, и на них выстроилась очередь. В Холлоуэе Миранда записалась на курсы по уборке промышленных объектов. В Суффолке она работала в ясельном корпусе. Заключенным матерям с грудными детьми разрешалось держать их при себе.

Когда я первый раз приехал в Холлоуэй, мне показалось, что само заточение в этой сумрачной викторианской крепости, как и вообще в любом здании, представляло собой разновидность медленной пытки. Светлая комната для посещений с детскими рисунками на стенах и веселенькими пластиковыми столиками, затянутая табачном дымом, наполненная гомоном голосов и детского плача, была преддверием казенного кошмара. К своему удивлению, я довольно скоро виновато отметил, что привык к тому, что моя жена в тюрьме. Я приспособился к ее мучительному положению. Другим сюрпризом для меня оказалась невозмутимость Максфилда. Миранде пришлось рассказать ему всю историю – этого было не избежать. Он одобрил благородные мотивы преступления дочери и довольно легко воспринял ее заключение. Он сам отсидел год в Уэндсворте в 1942 году за отказ от воинской службы. Так что Холлоуэй его не беспокоил. Пока Миранда была в Лондоне, он навещал ее дважды в неделю, и, по ее словам, она была рада его компании.

Тюремные посетители – и я в их числе – представляли собой сообщество, в котором заключение любимого человека было не более чем неудобством. В очереди на обыск на входе и выходе мы оживленно, даже слишком оживленно, болтали о наших частных обстоятельствах. Я относился к группе мужей, приятелей, детей, родителей средних лет. Большинство из нас считали про себя, что ни нам, ни нашим женщинам здесь совсем не место. Нам просто не повезло, и мы должны с этим смириться.