Владимир Сорокин - Теллурия

— Здравствуй, товарищ Надежда! — полетело со всех сторон.

Машины глаза всасывают и осеняют: Неделин, Ротманская, Колун, Векша, трое маленьких товарищей из Болшева, заводские Иван и Абдулла, чернобородый Тимур, безразмерный Вазир, Рита Горская, Зоя Ли, берестянщик Мом, Холмский, Бобер и…

— Ната! — бросилась, схватила, прижала к плоской груди.

Ната Белая, она же Пчела, Ната на свободе, Ната здесь!

Обнялись, сплетаясь ветвями тонких сильных рук.

— Товарищи, займите свои места. — Неделин поправил пенсне и пиджачок внакидку.

Маша — на ковер, к ногам бритоголовой Наты, сжала ее руку, покрытую струпьями и свастиками.

— Сестра Надежда всегда поспевает к главному, — улыбается тихой улыбкой маленький из Болшева.

— Слава Космосу! — Маша прикладывает ладонь к груди и кланяется.

Все улыбнулись.

Ледяные глаза Неделина чуть подтаяли.

— Итак, продолжим. Главное: Зоран и Горан.

Гостиная зашевелилась неуютно. Вопроса ждали.

— Вчера отлита новая партия кастетов. Итого их теперь…

Ном погладил растянутую на коленях умную бересту.

— Шесть тысяч двести тридцать пять.

— Шесть тысяч двести тридцать пять, — повторил Неделин вслед за берестяным голосом. — Что это значит, товарищи? Шесть тысяч двести тридцать пять одержимых, одурманенных эсеровской пропагандой, выйдут на улицы и одним махом разрушат всю нашу кропотливую работу.

В гостиной пауза повисла.

— Товарищ Михаил, ты не допускаешь, что среди этих шести тысяч будут честные рабочие? — наклоняется вперед Холмский, весь сжатый, пружинистый.

— Большинство из них — честные рабочие, — бесстрастно Неделин парировал и тут же в атаку перешел, привставая: — Именно честность и поможет им дискредитировать великую идею. Именно честность и подведет их под пули, а нас всех — под арест. Именно честности благодаря поверили они авантюристам Зорану и Горану! Именно честность отлучила их от нас! От меня, от вас, от решения съезда, от воззвания Двадцати Пяти!

— Честность ли?! — загремел Вазир.

— Вот именно, товарищ Вазир! Честность ли? — повышает голос Неделин. — А может, здесь требуется другое определение?

— Доверчивость! — Ната сжала Машину руку.

— Нетерпимость! — вскинула Ротманская тонкие брови.

— Готовность к революции, — выговорил сложные слова Колун.

— Неуправляемость. — Зоя Ли вытряхнула окурок из длинного мундштука.

— Вот это ближе! — поднял палец Неделин, глядя на красивую Зою. — Неуправляемость. Скажите мне, товарищи, а кто должен управлять рабочими массами?

— Мы! — почти выкрикнула Маша.

— Налицо неумение использовать доверчивость рабочих масс! — Ротманская изгибается в кресле, словно укушенная скорпионом змея.

— Это — грех! Величайший грех! — загремел Вазир.

— Не грех, а провокация! — выкрикнул темнолицый, светловолосый Абдулла.

— Нет, грех! Грех! — вскинул Вазир массивные длани. — Мы, якши-насос, впали в грех сами, но не сумели ввести в него рабочих! Наша доверчивость плюс их доверчивость должны были помножиться на Идею и слиться аки два источника! И забурлить крутоярым солидолом! И выплеснуться! И охватить! Величайшим охватом, якши-насос!

— Банально пугать нас арестом, товарищ Неделин, — усмехается Рита Горская.

— Слава Космосу, мы не бомбисты, — раскрыла веер Зоя Ли.

— И не коммунисты, — усмехнулся Бобер.

— К сожалению… — хмыкнул Колун, папиросу разминая.

— Господа, доверчивость — не грех, а преступление, — заговорил узколицый, остробородый Холмский. — Преступление, когда идущий в народ футурист не способен использовать сие врожденное народное качество. В данном случае, товарищ Неделин, это ваш просчет. И просчет съезда в целом.

— Программу которого готовили вы! — выкрикнула Маша, с наслаждением чувствуя, как кровь ярости к щекам прихлынула. — Программу капитулянтов! Программу годил! Мы погодим, товарищи футуристы, мы погодим!

— Вот и догодились! — махнул обрубком руки Векша. — Зоран и Горан не годили, они лили кастеты и буравили рабочих!

— Лили и буравили, якши-насос! — гремит Вазир.

— И обошли нас на повороте, — сумрачно кивал Холодов, глядя на Машу, словно ища ее горько-сладкого одобрения.

— Мы проиграли, господа товарищи, — язвительно обмахивалась веером Зоя Ли.

— Еще один раунд отдали эсеровской швали! — не унимается Маша, щеками пылая.

— Это поражение, — кивает сумрачный Мом.

— Я так не считаю. — Неделин выпрямился на стуле с таким спокойствием на лице, что все смолкли. — У нас имеется кое-что в запасе, — сказал он и выстрелил взглядом вправо. — Товарищ Тимур.

Красивый, изысканно одетый Тимур стал приподниматься, словно к коронации готовясь. Он всегда вызывал у Маши беспокойный, свербящий интерес, она не понимала сути этого красивого человека, но сближаться с ним почему-то не решалась. Это была не профессиональная опаска, но экзистенциальная. Свою работу пропагандиста-подпольщика Тимур вел безукоризненно, спокойно, с отточенным профессионализмом. Подполье быстро приросло к нему рыцарскими доспехами, партия футуристов стала мечом сверкающим в его руке. Свои арийские мосты он сжег. Тимур действовал решительно: фехтовал, разил, нападал и отходил на выверенную позицию. Но — спокойно, без пафоса, паранойи и истерик.

Держа прямо свою красивую голову с черной, красиво подстриженной бородой, как престолом подпертой высоким белоснежным воротником, вытянув длинные худые руки вдоль своего стройного, затянутого в синюю тройку тела, Тимур заговорил:

— Товарищи! В тринадцатом веке монголы, покорив Россию, вышли к Европе. Экономически она была несравнимо более лакомым куском, чем полупустынная крестьянская Россия. Рыцарство Европы собрало свою рать, и под Будапештом произошло эпохальное сражение между европейцами и кочевниками. Кочевники разбили европейцев наголову. Европа лежала перед ними. Но они не вошли даже в Будапешт. Постояв некоторое время под его стенами, они развернулись и двинулись назад, в русские степи. По какой же причине армия хана Батыя не пошла в Европу, не покорила ее? Монголы объяснили это так: нашим коням будет тесно в европейских городах. Рожденные в бескрайних степях, они неуверенно чувствовали себя на городских улицах. Городские пространства были им непонятны. Следовательно, нельзя покорять то и пытаться владеть тем, чего ты не понимаешь. Попытки завоевания русских степей европейцами демонстрируют синдром, прямо противоположный клаустрофобии — агорафобию. Именно ее испытывали армии Наполеона и Гитлера, продвигаясь на восток. Бескрайние пространства пугали европейцев. Они не понимали, как можно овладеть этими степями, как можно их цивилизовать и окультурить. Поэтому и потерпели поражение.