Владимир Сорокин - Теллурия

— Год назад там, под платформой, кто сидел? — стал объяснять по-своему Марс, пальцы загибая. — Инвалид войны уральской. Их там оружием обычным глушили, ну, напалмом еще жгли. А нынче кто и откуда в Москву попер? Краснодарские ветераны. Их там салафиты глушили оружием новым, убойным.

— Вакуумно-паралитические бомбы, — подсказал муж.

— После них у солдата ум отшибает. По мне, лучше обе ноги потерять, чем разум.

— Стало быть, под платформу не полезешь больше? — с обидой растущей жевала Анфиса.

— Да я б полез, не побоялся, если б они хоть платили рублем. А то — вот чем под платформой нынче платят! — Марс сунул руку в карман, вытащил стопку перетянутых резинкой пустых теллуровых клиньев. — Гвоздями пустыми! Три гвоздя за бутыль. А что с ними я делать буду? Про указ слыхала?

— Указ нумер сорок, — самодовольно муж почесался. — Токмо через аптеку.

— Токмо через аптеку! — развел Марс руками, простынь задев. — Половину — государству.

— Новая политика, а как же… — муж зачерпнул рукой квашеной капусты, запрокинулся, в рот сверху заправляя.

— И где ж ты теперь продавать будешь? — перестала жевать Анфиса.

— Потолкаюсь в Ясенево, в Битцу съезжу, к фабричным, — спрятал клинья Марс.

Анфиса недовольно вздохнула.

— Фабричные нынче мало берут, потому как сами гонят, — муж заключил.

— Не согласен. — Марс кулаками от стола оттолкнулся, словно к драке готовясь. — Гонят токмо земские, а на слободках покупают. Так я к земским в Медведково да в Сокольники никогда и не совался.

— И напрасно, — наставительно муж изрек.

— Чего ж — напрасно? — Марс бороденкой дернул.

— Щас выпьем, я тебе и растолкую.

Стаканчики наполняются первачом.

— За мирное небо. — Муж стаканчик взял, на лампу глянул. — Слеза!

Анфиса жевала обреченно: пропадай первач.

— Чтобы не было войны, — Марс добавил.

— Чтобы гроза военная ни-ког-да не покрыла московское небо, — муж произнес весомо, пальцем грозя.

Выпили. Закусили.

Муж вздыхает, закуривает, папироса в зубах, локти на столе.

— А таперича, Марс Иваныч, я тебе растолкую почему — напрасно. Ты у нас беспартийный?

— Ну.

— А почему?

— А на хрена мне это нужно?

— Вот, — муж жену — локтем в бок. — Слыхала? На хрена мне это нужно! Инфантильный аполитизм.

— Сашок, так и правда — на хрена это Марс Иванычу?

— Мне что, инвалиды доплотют за первач твой, ежели я им под платформой партейный билет покажу? — Марс хихикает, бороду мнет. — Им самогон нужен, а не билет партейный. Они этим билетом и закусить не смогут, разве что занюхают.

Смеется Анфиса.

Муж вздыхает, в потолок протекший глянув:

— М-да… Вот и дожили: на хрена это мне…

Марс руками победно развел:

— Да! На хрена это мне?

Анфиса встряла:

— Сашок, ну тебе ж партбилет с работой помог, тебя теперь ни одна собака не уволит, а Марс Иванычу чем же помочь может? Он же в захребетном статусе ходит и ходить будет.

— И ходить буду. — Марс вилкой в тофу тыкнул. — Так что, Саня, партия твоя мне на хрен не нужна. Я и без нее себе капусты на хлеб с маслом нарублю.

Муж — дымом ему в физию:

— А ты, Марс Иваныч, кто таков?

— Свободный человек! Вот кто я таков.

— Каковы твои у-беж-дения?

— Одно у меня убеждение, Саня: два рубля лучше, чем один. Вот и все убежения.

— Ты Государя уважаешь?

— А как же. Уважаю.

— А партию?

— А вот партия твоя мне на хрен не нужна. — Марс от стола отталкивается, встает. — Ладно, посидели, и будя. Анфис, давай твои бутылки.

— Куда? — муж Марса за сюртук.

— Туда! — Марс мужа по руке.

— Сашок! — Анфиса мужа за плечо.

— Сво-бо-дный? — муж Марса за грудки трясти.

— А ты — нет! — Марс мужа пих в грудь.

— Мужчины!! — Анфиса их за руки.

— Шланбой! — муж Марса в зубы.

— Партей! — Марс мужа в ухо.

— Мужчины-ы-ы-ы!!!

Марс через простыни — к двери.

— Стоять! Стоять! — муж — руками за Марсом, да жена поперек обхватила.

Марс с замком возится, сплюнул кровь на простынь.

— Приду я еще к вам, гады, попросите токмо…

— А ну, стоять!!

— Сашок! Сашо-о-ок!!

— Не дождетесь! — Марс дверью так хлопнул, что умница в кружке пискнула тревожно-красным: «Возможность землетрясения».

— Зарекалась свинья жрать говно!! — муж в простынь рявкнул, с женой борясь.

Татьяна вышла из электрички на станции Соколовская. Часы на платформе показывали одиннадцать пополудни. Татьяна глянула на свои часики — 12:12.

«К чему бы это…» — подумалось ей.

Она заметила, что последнее время, взглядывая на часы, часто видит две одинаковые цифры.

«Симметрия… цифры все пригожие, на меня похожие…»

— А луна канула, — произнесла она, с удовольствием вдыхая весенний воздух.

На платформе было пустовато, две-три человеческие фигуры. Мокрый ветер пошевелил светлые волосы Татьяны, качнул пока еще голые прутья на обезглавленных тополях. Весна запаздывала; несмотря на конец апреля, еще лежал кое-где темный снег.

Татьяна спустилась с платформы по грязным ступеням. На привокзальной площади возвышался памятник Столыпину и шла вялая торговля семечками, кислой капустой, пряниками, дешевыми говорухами, живородящими валенками, мягкими батарейками и свечами. Площадь была сплошь покрыта шелухой от семечек.

— Дочка, подай на пропитание Христа ради, — протянула к Татьяне варежку согнувшаяся старушка.

Сунув ей пятачок, Татьяна быстро прошла мимо, пересекла площадь и бодро зашагала по улице Ленина в своих высоких, голубой кожи, сапогах. На ней был короткий черный плащик, на плече висела сумочка в цвет сапог и такие же перчатки. Оправа узких очков Татьяны тоже была голубой.

Редкие прохожие были в основном пожилого возраста, четверо фабричных парней топтались с папиросками в зубах возле рюмочной.

Миновав продуктовый и скобяной магазины, Татьяна улыбнулась лохматой бездомной собаке, обошла два вросших в землю бетонных блока непонятного назначения и свернула на улицу Миклухо-Маклая.

«Похоже, недалеко…» — осмотрелась она, увидев впереди, в самом конце улицы, водонапорную башню.

— Совсем близко, — произнесла она вслух и, случайно оглянувшись, заметила, что за ней идут двое фабричных, которых она только что видела у рюмочной.

И идут быстро. Слишком быстро.

«Ну вот, здравствуйте…» — неприятно удивилась она, ускоряя шаг.

Под ее каблучками захрустела наледь неровной улицы. Впереди никого не было. Только башня торчала среди крыш и голых деревьев, перекликались галки да полаивала собака где-то за забором.

Распрямив плечи, Татьяна размашисто и скоро шла по улице.

«Что это я? Идут парни, что ж с того? — успокоила она себя. — Спешат по своим делам. Сейчас день, кругом светло».