Владимир Сорокин - Теллурия

Татьяна бессильно улыбнулась. Губы ее произнесли еле слышно:

— Солнцу наступающего дня…

Со стороны улицы с новым столбом послышалась подъехавшая машина, захлопали дверцы, побежали люди. Дверь сарая, взвизгнув, распахнулась. Вошли двое рослых и сильных в черном, один сразу, как пушинку, подхватил Татьяну на руки, другой поднял сумочку и очки. Вбежал третий, в пальто и шляпе, черный передал ему очки с сумкой.

Татьяну быстро отнесли в большую черную машину, уложили на широкое кожаное сиденье в просторном белом салоне. Люди в черном сели в кабину, отделенную от салона непрозрачной перегородкой. Человек в пальто остался в салоне, усевшись напротив Татьяны.

— Ваше высочество, как вы себя чувствуете? — спросил он.

Лицо его было никаким.

— Прекрасно, — произнесла она слабым довольным голосом.

Он протянул ей мокрую антисептическую салфетку. Она вытерла руки, кинула салфетку на пол. Он протянул ей новую. Она наложила ее на свое помятое лицо, потянула. Маска из живородящего пластика отстала от лица. Человек принял ее и вместе с салфетками и очками бросил в мусорный контейнер. И протянул Татьяне горячее влажное полотенце.

Она с наслаждением прижала его к лицу, откинулась на спинку сиденья и замерла.

— Ваше высочество, — заговорил человек. — Я умоляю вас, заклинаю всеми святыми впредь не отклоняться от утвержденного маршрута. Почто вы пошли по Миклухо-Маклая, а не по Солнечной? Мы чуть вас не потеряли. И отчего так быстро? Вы всегда почему-то отклоняетесь от намеченного плана.

— А ты всегда говоришь мне одно и то же… — не снимая полотенца с лица, произнесла Татьяна.

— Но, ваше высочество, я лично несу перед государством ответственность за вас, я и…

— И никто другой, — подсказала она, сдергивая с лица полотенце. — Хватит, Николай Львович. Не будь однообразным.

Лицо Татьяны порозовело. Она вцепилась в свои светлые волосы, потянула, сняла парик. Под париком были ее прелестные, известные на всю Московию черные волосы, аккуратно обмотанные вокруг головы. Татьяна стянула с волос еле различимую пленку, и они красиво расыпались по плечам. Не торопясь, она сняла плащ, грязные сапоги. Человек в пальто помог ей облачиться в длинный черный шелковый плащ с капюшоном, который она тут же накинула на голову. Затем он открыл бар, налил в стакан немного виски, положил льда. Татьяна приняла стакан, отпила и, взобравшись с ногами в угол сиденья, надолго замерла со стаканом на коленях.

Через сорок минут стремительной езды по красной государственной полосе машина въехала на территорию Кремля, подъехала к хоромам наследника, въехала в гараж. Выскользнув из машины с капюшоном на голове, Татьяна почти вбежала в дверь, открытую ее неизменной мамкой Степанидой. Полная, круглолицая, она пропустила Татьяну внутрь, закрыла и заперла дверь. Татьяна, шурша плащом, свернула направо, потом снова направо, нагнувшись вошла в сводчатую низкую дверь и стала подниматься по узкой каменной летнице. Степанида, закрыв за Татьяной древнюю дверь огромными коваными петлями, привалилась к ней спиной, скрестив руки на высокой груди.

Поднявшись наверх, Татьяна вошла в небольшую молельную комнату с богатым древним иконостасом. Здесь горели свечи и теплились две лампады перед темными ликами в дорогих окладах. Опустившись на колени, Татьяна сняла капюшон и помолилась, крестясь и кладя поклоны.

Потом встала, прошла темным коридорчиком, миновала две сводчатые комнаты и оказалась в такой же третьей, занимаемой большой треугольной ванной с подкрашенной розовым водою. Вынув из кармана плаща умницу , она кинула ее в воду. Затем сбросила с себя плащ, белье и легла в ванну.

На мраморном краю стоял стакан с яблочно-сельдереевым соком. Она взяла его, отпила.

Умница, почувствовав воду, стала маленьким пузатым корабликом.

Отпивая из стакана, левой рукой Татьяна ощупала свой анус, проникла туда средним пальцем, вынула руку из воды и внимательно осмотрела палец. На пальце ничего не было.

Она вспомнила сильные руки рыжего, обнявшие ее сперва за живот, а потом схватившие за ягодицы.

— Тотальная беспощадность желания, — произнесла она, зажмурилась, улыбнулась и покачала головой.

«А этот темный парень в рваном пальто… рваный парень… рваный ворон, черный ворон, черный вран, крал ты, ворон, иль ты врал… как он сжал меня, как сдавил запястья… и нож упал, ножик его выпал, уронил, милый, и застонал, словно заплакал, и злоба вся испарилась вмиг, все черное ушло, ушло, черное ушло в игольное ушко…»

— Потрясающая беспомощность наслаждения, — произнесла она, откидывая голову на пластиковый подголовник.

Сводчатый потолок был расписан древним русским орнаментом с сиринами, алконостами, осетрами и псами.

«Как они бежали по наледи, как спешили, тот упал, бедняга, торопились на роковое дело, на роковое и тайное, преступное, сладкое дельце…»

— Куда?! — произнесла она горомко, с интонацией Вороны.

Голос ее отразился эхом от сводчатого потолка.

— Куда? — произнесла она угрожающе-доброжелательно, как рыжий.

И рассмеялась, в восторге тряся головой, зашлепала ладонью по розовой воде.

Кораблик-умница дал гудок. Поставив стакан, Татьяна тронула умницу двумя пальцами. Над корабликом возникла голограмма с лицом княгини Апраксиной: бритая голова, красивое лицо, теллуровый гвоздь, торчащий из головы чуть повыше правого уха.

— Здравствуй, Танюша! — с улыбкой приветствовала Апраксина.

Татьяна делано наклонила голову и, глядя исподлобья, произнесла:

— А Марфинька сегодня опять это делала…

— Ой… — выдохнула Апраксина и покачала головой. — Танюш…

Татьяна прижала палец к голографическим губам Апраксиной:

— Ни стона из ее груди!

— Танюша, дорогая моя…

— Вечером появишься?

— Непременно, но, Танюша, милая, дорогая наша Танюша, ты заставляешь меня и всех твоих подруг страдать каждый раз, каждый раз!

Голос Апраксиной озабоченно зазвенел под потолком.

— Глаша, знала бы ты, как нынче хорошо все было. — Татьяна прикрыла глаза от удовольствия.

— Танюша, ты рискуешь каждый раз. И не только собой.

— Не пугай меня, подруга.

— Танечка, я не пугаю, но просто понять не могу, сердечная моя, на кой сдалась тебе эта шпана, немощь подмосковная?! Рядом — полк кремлевский, красавцы, парни — кровь с молоком, да каждый из них…

— Гвардейцы — это для Государыни. У меня, подруга, другой статус.

— Опять шуткуешь, Танюша, послушай…

— Ах, Глаша, как же было хорошо!

Зажмурившись, Татьяна откинулась на подголовник, сжала руками свои груди с маленькими сосками.

— А если случится что?

— Пока ничего не случилось.

— Танюша, тебе надобно от этого решительно отказаться.