В Бирюк - Обмасонивание [СИ]

Вот грабанули лодочку. По следам — десять шишей. Пока всех десятерых не сыщут — не остановятся. Вместе с общиной, из которой они стартовали. И мне плевать — в каких землях они шарахаются. Тем более, что и Боголюбский, и Живчик со мною в этой теме солидарны. А новгородским… им бегать далеко. Да и на Сухоне у меня уже погосты ставят. Нынче Чарджи по Костроме пройдётся… выкинем эту дрянь ушкуёвую за Ладогу.

Секретить что-то без необходимости от своих — не хочу. В совковые времена нагляделся. Всем понятно, что безопасники при профилактике роняют авторитет власти и выглядят придурками.

— Пройдите через магнитную рамку.

— А вы чего, так не видите, что я не террорист? Ну, тупые.

Барка приходит в Муром. Город — рязанский, посадником — Илья Муромец. Который на мои дела нагляделся, порядки знает:

— В Клязьму вам не пройти. Только поселенцы да караваны с его, «Зверя Лютого», грузом.

— Ап-ап… Да я, да мы… Сама! Княгиня! Дочь самого!

— А ему пофиг. Нет, ежели Андрей Юрьевич сам… Шли гонца в Боголюбово. Может, князь Андрей и попросит… Или — давай назад к Коломне… А то можно тем же Гусём… а далее — конями…

Не надо иллюзий из серии «про свободную торговлю». Я ухватил перекрёсток дорог. Самим ГБ построенных! И никого через него пускать не собираюсь. Какая монополия более естественна, чем географическая?

— Притащил чего? — Продай моим людям. За пол-цены. И у них же — купи. За — две. То, что с другой стороны такой же бедолага чуть раньше притащил, точно также продал и моими уже для тебе перевезено. А разница, «два процента» — в мою казну. Не хочешь? У нас — воля вольная. Тебе в Персию? — Вон Донская Переволока. Семьдесят вёрст боя с кыпчаками. Хочешь северного товара? — Вон психованный Новгород. Там, как раз, они снова друг друга режут. Сходи. Глядишь, и тебе чего обломится.

— Да мне только мимо пройти!

— Проходи. Мимо. Вокруг. Вон Коломна с Волоком Ламским — на Волгу, вон Рязань с Пронском — на Дон.

— А ежели насквозь?

— Без проблем. Мыться-бриться-клизмоваться. Всё своё — долой. Через шесть лет — воля вольная.

Ростислава молчит, плачет и молится. Свита её… из одних дыр. Вщижские ещё на Ресе отвалились. Из суздальских… Кто поумнее да по-разворотливее — уже убежал. У Живчика в Рязани задержался, в вотчинку отпросился, больным сказался… Идти к Андрею на глаза «под горячую руку»… лучше позже, как гроза пройдёт.

Иона, пресвитер Муромский — вдовицу-княгиню утешает. Только… слёз вытиратель из него — как из напильника.

Тут как-то по утру, на том дворе церковки Богородицкой, где я древние дирхемы выкопал, подходит к княгине женщина, по глаза в платок закутанная, и говорит негромко:

— Здравствую доченька. Не узнаёшь? Матушку свою родную.

Тут, конечно, положено описать глубокий обморок юной красавицы, павшей от столь нежданного известия прям на руки горячо любимой маменьки. Не пропустив, особенно, нежно трепещущие длинные ресницы и высоко вздымающуюся юную грудь.

Увы, пока корсеты «в народ» не пошли — русские дамы в обморок не падают. Да и вздыматься у Ростиславы ещё нечему.

Откуда Софья в Муроме? — Я же говорю: «вить верёвки» для неё рефлекторно.

Погуляв по Всеволжску, порешав кое-какие погостные дела на невысоком уровне — к ближникам она не суётся, Софочка засекла Фрица.

Весна, «главному архитектору» надо ехать в Муром — стройку инспектировать. Разгонная «Ласточка» уже под берегом стоит.

— Господин Фридрих, а не подвезёшь ли до Мурома. А то дела… Ипай мой… для погоста надо бы…

Аргументы не важны. Она могла бы просто мурлыкать.

Фриц — от русских красавиц… выключается. Млеет, на лице улыбка идиотская. Хорошо — не писается.

«Ты — не говори, ты — просто ходи. Туда-сюда…».

Даст — хорошо, не даст — потрогаю. И это — нет? Тогда буду любоваться. И радоваться.

Мой запрет трогать Софью — он, естественно, забыл. Но та сама напомнила. Уже на кораблике. Типа: Воевода гневен будет. Ну и ладно — сел на палубу, щёку кулаком подпёр и балдеет.

Специфическая реакция иностранного организма. Мы-то как-то пригляделись, глаз замылился. Не понимаем — с какой красотой рядом живём. А он — архитектор, ему положено. Остро чувствовать прекрасное. Вот он и… заострённо млеет. Эстет, однако.

Пока Фриц в Муроме строит строителей, Софья встречается с дочкой. Тайно.

— Мама! Но как же…?! Ты же в Кучково погибла! Ты же сгорела в том пожаре! По всей Руси сказывали! Как я тогда плакала… Я ж за тебя сорокоуст отстояла!

— Бог милостив, вывел. Нынче обретаюсь тайно во Всеволжске. Поедем, доченька, покажу тамошнее житьё-бытьё. Разговор у меня к тебе есть. Такой… длинный. Поехали, лодочка у берега стоит. Невиданная. Покатаемся. Дней несколько.

— Но как же..? Вещи мои, люди…

— Вещи тебе без надобности. Что есть на тебе — того довольно. А людям… отпиши. Ушла-де, в скит молиться, не ищите. Как душу успокою — сама приду.

Ростиславе это всё — встреча с умершей, как было объявлено, но оказавшейся живой, матерью, тайный побег, бермудина летит по Оке… будто после долгой тяжёлой болезни первый раз на двор в майский день вышла, полной грудью вздохнула. Жизнь-то, оказывается, продолжается.

Тайна для любого юного организма — сущность привлекательнейшая, восхитительнейшая.

— Скоро устье Теши. Не соблаговолит ли Софочка со спутницей своей в каюту спуститься. А то… лишние глаза могут лишнее узреть.

Похищение? Тайное, загадочное… Но похитители галантны и иностранны. А главный среди них — её родная мать! Выжившая чудом!

Удивительны дела твои, господи…

Почему не было досмотра? Потому что кораблик везёт одного из моих ближников. Их тормозить нельзя, их час — дорог. Почти так же как и мой собственный.

Софочка привозит Ростиславу в город, приводит на подворье своей товарки по швейному производству. И запирается с дочкой в погребе. Где и открывает ей правду. Целые сутки.

История с Изяславом не прошла даром. Она сама, со своим набором аргументов, выдаёт дочке тайну её рождения. Стремясь опередить меня, Андрея. Формируя у доченьки «правильный» «start point» — исходное представление, «первый взгляд».

Сам факт не меняется. Но, будучи правильно поданным, в иной трактовке, не несёт столь разрушительного эффекта.

— Я — не виновата, меня заставили. Силой. Ты-то уж возраст вошла, знаешь как это… Тебя-то, доченька, саму-то… муж твой, урод законный… сколько раз…

Упирает на то, что жизнь ребёнку дала:

— Господу богу молилась чтобы не родить. Но плод извергнуть… тебя убить… не смогла. Будто голос какой сверху: доноси, выроди. Доченька родится. Единственная, любимая.

Обе нарыдались вволюшку.

Ростислава, потрясённая открытием о самой себе, о своём происхождении, и просветлённая искренней исповедью, покаянием матери перед ней, сама только недавно потерявшая если не цель жизни — цели у неё не было, но устойчивый образ существования, тянется омытой слезами душой к матушке.