В Бирюк - Обмасонивание [СИ]

— Ты знаешь что это?

Я вытащил из кармана небольшую дугообразную железку.

— Это — холопья гривна. Рабский ошейник. Знак твоего униженного состояния. Орудия говорящего. Моего имущества. Приложить к шее. Вот так сдвинуть. До щелчка. Снять — невозможно. Навечно. Хоть в могилу — а с ним.

Кинул на землю между нами.

— Возьми. Надень. Сама. Если хочешь. Это твоя последняя «своя воля». Потом — неволя.

Она несколько неуклюже перевернулась, подползла на четвереньках к куску металла. Несколько мгновений рассматривала. Как будто змею ядовитую. Потом уселась на пятки, извечным женским движением мотнула головой, откидывая рассыпающуюся косу, шмыгнула носом и, приложив ошейник к горлу, сдвинула концы. До щелчка. Посидела, глядя в пол. Вскинула измученные глаза:

— Вот я. Господин.

— Хорошо.

И вправду — хорошо. «Угорание в бане» со смертельным исходом… нет, не отменяется. Но — откладывается. И ещё — я был прав, предложив Ноготку наше… её участие в сегодняшнем представлении. Заодно и проверим.

— Вытяни руки. Это — браслеты. Наручники.

Щёлк-щёлк. Великоваты. Сойдёт — маленькие были бы хуже.

— Зачем? Я и так в воле твоей. Господин.

— Ты — да. Душой, разумом. Тело твоё — нет. Ты можешь… испугаться. Ненароком. Этого — не надо. У тебя отныне нет иного страха, чем страх перед моим неудовольствием. Мор, глад, трус, трубы небесные, печи адовы… Не страшны тебе. Ты — в лапах «Зверя Лютого». Уже. У тебя отныне нет чести, стыда, совести. Иначе, чем за дела твои передо мной.

Бесстрашна и бесстыдна. А как иначе, если стыд есть страх? Страх перед общественным мнением. Перед друзьями и близкими. Перед собственной совестью, несущей прежнюю этику, былые представления «о добре и зле». Перед сносимыми ошмётками недостроя на пустыре души.

— Сейчас ты сослужишь мне службу. Телом. Простенькую.

Усталый, чуть презрительный, всё-всё понимающий вздох. «Все вы, мужики…». Мои намерения — просчитаны и согласованы. Сейчас кормой разворачиваться начнёт или на спинку отвалится. Э-эх, девочка… Я же — «Зверь Лютый», я ж «не от мира сего». Кабы меня всегда так легко было просчитать — меня уже давно бы… закопали.

— Ты. Должна. Не бояться. Понятно?

Слышит. Воспринимает. Во как затряслась. От страха перед чем-то… непонятным, не… непредставляемым.

— Не трясись. Ты — вещь. Приспособление. Лаптю ношенному даже и перед последним костром — дрожать не положено. Руки на затылок. Встала. Пошла.

Я рывком поднялся. Как-то вспомнилась Саввушкина выучка насчёт «перетекания на коленях».

Забавно: это стало одним из элементов моих боевых тренировок, применяется Артемием при подготовки новиков. Перетечь и встать, перетечь и упасть, перетечь и откатиться.

И, всегда, убить. Врага. Неготового к атаке из этой позиции.

Человек коленопреклонённый — человек смирённый. Смирный, смирившийся, покорный. Выученный беспомощности. «Это ж все знают!». Иного и не ждут. Потому и встречают смерть свою в… в недоумении.

Цена? Что дороже — преклонить колена и увидеть смерть врага или стоять до последнего, видя гибель соратников? Кабы от этого действа вороги мухами дохли — я б отсюда до Иерусалима на коленях сползал.

А вот у девочки навыка нет. Отвела сцепленные запястья на затылок и неуклюже, теряя равновесие, попыталась встать. Поменяй порядок, жертва разврата! Не, не доходит. Пришлось ловить. И нагибать. Как и положено ходить в моих МКС.

Ноготок уже довольно давно сопел за дверями, заждался.

— Эту? Может… у нас такие… ну… пофигуристее есть.

— Эту. Веди.

Голая Ростислава только пыхтела, удерживаемая мною за сведённые на затылке застёгнутые запястья, согнутая до уровня моей опущенной руки.

Недлинный зал в подземелье. С двух сторон деревянные дощатые стены. По углам — стойки с счетверёнными скипидарными светильниками с отражателями. Отражатели развёрнуты от нас, под углом в стены. Посередине под потолком — толстая балка. Привязываю к цепочке наручников ремешок, вывожу девушку в середину зала.

— Стань здесь. Подыми руки.

Привязываю вскинутые руки к потолочной балке.

— Сейчас ты увидишь… зверей. Если до тебя доберутся… порвут на части.

— Г-господин… я же… вся твоя… н-не надо меня… в-волкам…

— Волкам? Х-ха… Волки — дети. Против этих. Ты клялась служить мне? Служи. Ничего не бойся. Просто стой. И держи рот закрытым.

Подручные палача зажигают светильники и откатывают стены. Собранные из деревянных панелей, они легко уходят в стороны. Открывая «зрительные залы» — два симметричных «обезьянника» — пустые помещения, отделённых от коридора толстыми вертикальными железными прутьями.

«Пустые» — от вещей. Но не от людей. В каждом, примерно, по два десятка голых самцов. Нашего биологического вида. Хомнутые… чем-то.

Злые, раздражённые несвоевременной побудкой, ярким светом, отсутствием вчера кормёжки. И возбуждённые зрелищем юной женщины, подвешенной за руки. Абсолютно обнажённой, абсолютно беспомощной, абсолютно… бабой! В метрах четырёх от железных прутьев. Через которые всё видно! Но… не дотянуться. Чуть-чуть.

Вчера в город пришли две группы… контингента. Одна — мятежники из Сарова, другая — шиши из Костромы, взятые Чарджи при умиротворении края.

Первые — убийцы, изменники, фанатики. Вторые — убийцы, насильники, воры. И — их пособники. Разных степеней участия.

Раскалывать их поштучно, выбирая из общей толпы случайным образом — трудоёмко, долго. Но стаи ещё не стабильны, ещё формируются в ходе пересылки. Складывающиеся иерархии пока слабы и конфликтуют между собой. Если спровоцировать столкновение амбиций — будут обиженные. И проявятся лидеры. Стая перестанет выглядеть кучей однородного материала. Станет понятнее, с кем и как Ноготку следует работать в первую очередь. Для большей эффективности.

Вариации выявления того, что Макаренко в Куряже называл «социальным клеем»:

«…Бродил по спальням и я, захватив с собою Горьковского в качестве измерительного инструмента. Нам нужно было, хотя бы на глаз, определить первые признаки коллектива, хотя бы в редких местах найти следы социального клея. Горьковский чутко поводил носом в темной спальне и спрашивал:

— А ну? Какая тут компания?…

В некоторых местах мы ощущали и слабые запахи социального клея, но склеивалось вместе не то, что нам было нужно».

Здесь тоже — «не то что нужно». Главное: «снаружи» не видно «ху из ху». Станет видно. Жизнь заставит, нутро вылезет… Сейчас.

От эрзя нужны зимницы, в которых предполагали прятаться мятежники. От шишей — «адреса, пароли, явки», маршруты и даты караванов, местные контрагенты ушкуйников. Задержки в получении информации по обоим направлениям обернутся гибелью моих людей в тех местах.