Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

Майк всхлипывает и отвечает, запинаясь:

– Ну да… но я не знал, зачем вы здесь… Мне сказали, что с Гошей вышла ошибка, его не должны были арестовать, что вы придете его освободить… и меня предупредят… но вы все делали сами – и во Вью-Ёрк, и в Банаму… Знаете, как было трудно?

– Нам тоже нелегко пришлось, – ядовито говорит Лёва.

– Но я же не знал, что это ловушка! – кричит Майк. – Я бы никогда…

– И давно ты стал их… агентом? – спрашивает Марина, и Ника замечает: она не сказала «нашим разведчиком».

– Я не знаю, – отвечает Майк, – здесь же нет времени. Но когда отец… когда Орлок погиб… ушел в промежуточный мир… со мной связались. Прислали нового отца… он тоже работает на Учреждение.

– Ты же говорил – на Контору!

– На Контору тоже. Но на самом деле – на Учреждение.

– Ну и фиг с ним! – взрывается Марина. – Лучше скажи: зачем ты это делал?

– Да я же всегда был за живых, вы забыли? Я считал, это мой долг! Считал, что это правильно – помогать живым. Думал, я и вам помогаю. Я не ожидал…

– Оставь его, Марина, – говорит Лёва, – он просто глупый маленький мальчик. Подумай лучше, как спасти Шурку.

Да. Спасти Шурку. Теперь у них нет другой цели, другого задания. Нет ничего важнее – спасти маленькую девочку. Сколько сейчас Шурке лет? Десять? Больше? Как Нике, когда погибли ее родители? Как умершей Наташе из промежуточного мира?

Ника думает о Лёвиной маме, на секунду представляет… Эта секунда бесконечна: вода в фонтане будто стекленеет, воздух неподвижен и напряжен, два летящих голубя вморожены в него, словно доисторическая мушка в застывшую смолу, а замершая тень облака тянет клешни к Никиным ногам… где-то в безвременье Наташина мама плачет в своей одинокой комнате… и Левина мама, мама Шурки, – она тоже…

Нет, этого не должно случиться, только не это!

– Нам надо… – начинает Ника.

И тут Майк хватает ее за руку:

– Послушайте, послушайте, я понял, я помогу вам, я помогу!

– Чем? – спрашивает Лёва.

– Я знал, я же знал – нас специально отправили сюда. Чезаре получил шифровку из Заграничья, от ваших, из Учреждения… там было сказано, в какую область надо нас отправить.

– То есть это не ошибка? – говорит Марина. – Чезаре и не собирался отослать нас домой?

– Нет, он собирался, – отвечает Майк, – но в последний момент ему приказали отправить нас сюда.

– Почему он вообще слушается их приказов? – спрашивает Марина. – У него же нет начальства, он сам себе командир.

– Ну как же? – удивляется Майк. – Учреждение все ему поставляет: оружие, приборы, деньги… это же все знают.

Бедная Марина, думает Ника. Ей так нравился Чезаре. Независимый, красивый, гордый… А он всего лишь пешка в чужой игре, пешка, которую в холодных кабинетах за большими столами двигают люди типа Юрия Устиновича.

– Вряд ли они послали нас сюда, чтобы мы встретили Вадика, – говорит Гоша. – Я думаю, здесь нас должен найти Орлок. Ну что же, теперь мы к этому готовы.

Он опускает руку в стоящий на земле рюкзак. Там внутри, Ника знает, – «Хирошингу», заряженный серебряными пулями, боекомплектом, полученным от Чезаре. Полученным от Учреждения.

Другой такой же пистолет у Лёвы – и Лёва скидывает рюкзак со спины, расстегивает клапан и сует внутрь руку, словно проверяя, всё ли на месте.

– В некоторых областях у отца были свои базы, – говорит Майк. – Называются бифуркационные точки , точки Перехода… специальные места, куда он всегда возвращался, встречался там со своими агентами. Здесь, видимо, одна из таких баз.

– Сможешь ее найти? – спрашивает Марина.

– Не знаю, – отвечает Майк, – надо попробовать.

– Может, в школе? – спрашивает Гоша. – Где Вадик? Вполне подходящее место.

– Нет, – качает головой Майк, – вряд ли. Никто не будет строить школу в точке Перехода: подростки все время шастали бы туда-сюда… Нет, не школа. Уединенное, закрытое место…

Ника оглядывает площадь, заполненную праздной толпой. Мертвые сидят в кафе под полосатыми тентами, голубоватый дымок поднимается над пепельницами, легкий пар – над чашками кофе. Пятилетний карапуз с визгом врезается в стаю голубей, птицы взлетают, красиво взмахивая крыльями. Фонтан за спиной посылает струи воды в каменную чашу.

Уединенное, закрытое место?

И тут Ника замечает плакат на стене. Язык незнаком, но похож на инглийский и банамский, да и картинка весьма красноречива: ошибиться невозможно.

– Посмотрите, – Ника еле заметно кивает в ту сторону. – Мне кажется, нам туда.

На плакате – фотография старинного железного стула. Сиденье и спинка утыканы гвоздями. Под стулом багровая лужа – художник не пожалел красной краски, а чтобы ни у кого не осталось сомнений, добавил кровавые струйки, стекающие по ножкам. Такие же багровые капли висят на крупных, стилизованных под старину буквах. Ника узнала два слова – и этого достаточно.

– «Музей старинных пыток, – читает Майк, – настоящие казематы священного суда. Кроме детей и беременных женщин».

– Что думаешь? – спрашивает его Марина.

– Это похоже на отца, – отвечает Майк, и Ника в очередной раз думает: каково это – быть сыном Орлока Алурина?

– Ну, пошли, – Марина поднимается. – Я думаю, мы достаточно взрослые, чтобы нас пустили.

– Да, – говорит Лёва и забрасывает рюкзак за спину. – Придем и уничтожим Орлока в его собственном логове.

– Ты знаешь, где это? – спрашивает Марина Майка.

– Да, – отвечает тот, – там написан адрес: улица Святого Эльма, двадцать три.

Когда-то Шурка боялась ходить мимо «пятнашки». Если честно, и сейчас немного побаивается. Побаивается, но виду не подает – все-таки она уже большая девочка, стыдно бояться. Да и вообще, зря ей, что ли, Лёва объяснял: страх только притягивает то, чего боишься. Вот, например, собаки, объяснял Лёва. Чуют запах страха – и бросаются на человека.

Собак Шурка не боится, но немножко верит, что некоторые люди тоже чуют запах страха. Поэтому каждый день, возвращаясь из школы вдоль забора «пятнашки», она повторяет:

Не боюсь, ничего не боюсь.

Февраль в этом году выдался снежным – снежным, ветреным и морозным. Ветер бросает в лицо холодную крупу, поземка белыми вихрями вьется по асфальту. Шурка идет вдоль забора – не боюсь, ничего не боюсь – и в самом деле не боится: слишком замерзла, слишком тяжелый портфель, слишком хочется поскорей домой.

Она думает о Лёве, о Лёве и Марине. Где они сейчас? Что с ними? Два месяца назад папу вызвали в школу и сказали, что Лёву премировали поездкой в специальный математический лагерь… только говорил с папой не Лёвин классный руководитель и даже не директор, а незнакомый человек в строгом костюме. Вечером, когда Шурка лежала в кровати и давно должна была спать, она слышала, как папа сказал маме: