Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

– Да, понимаю, – говорит дядя Коля, – это все очень грустно и несправедливо. Страдают одни, а выгода достается другим. Но иначе не выходит – либо так, либо новая война и новая кровь. И еще больше страдания.

Слезы подступают к глазам. Четыре года назад погибли мама с папой, думает Ника, четыре года я скучаю по ним, вспоминаю их, иногда плачу, а иногда мне так плохо, что я и хотела бы заплакать, да не могу. И все эти годы мое страдание по проводам уходило в Заграничье – а им все мало. У них – кризис. Сколько же еще нужно боли и слез, чтобы накормить их заводы и фабрики?

Ника сжимает черный чемодан Орлока – нет, не отдам! – но тут по лестнице грохочут шаги, кто-то бежит сюда. Гоша нацеливает на дверь «Хирошингу», дядя Коля говорит:

– Это свои, Гоша. Опусти пистолет.

Камера наполняется людьми. В деловых костюмах и военной форме, с оружием и приборами, с портативными компьютерами и движками. Они все говорят одновременно, хлопают дядю Колю по плечу, а потом как по команде замолкают и поворачиваются к двери.

– Ну, здравствуйте, ребята, – говорит, входя, Юрий Устинович. – Уж вы и задали нам жару, я вам доложу. Мы-то думали, у нас еще есть время, Орлок не готов к встрече, а вы, оказывается, сами его вытащили. Ну, молодцы, молодцы, что тут сказать. Хорошо поработали.

Ника еще раз оглядывается. Вот они, живые из Учреждения, мертвые из Конторы. Не различить, кто есть кто, да и неважно. Человек двадцать или тридцать, вооруженных, готовых не задумываясь убить любого. Ника смотрит на Гошу: его рука сжимает «Хирошингу» так, что побелели костяшки. Сколько там осталось патронов? Пять? Десять? Ни одного?

Мы проиграли, думает Ника. Неужели мы опять проиграли?

Нет. Мы все-таки спасли Шурку, а это главное.

Ника идет навстречу Ищееву и, глядя в холодные стальные глаза, протягивает чемодан Орлока.

– Забирайте, – говорит она.

По ее щекам текут слезы.

Весна никогда не начинается 1 марта. В марте все еще дуют ледяные ветры, в лицо летит мокрый снег, скукожившиеся сугробы вздымаются вдоль дорожек. Ни зеленого листика, ни талой воды, ни нежного весеннего солнца.

Настоящая весна приходит в апреле. Никогда не угадаешь, в какой день, но вдруг выглянешь на улицу – а все поменялось. На ветке березы набухли почки, вот, качаются у самого окна. Радостные воробьи орут как оглашенные, ручьи журчат вдоль тротуаров, а небо такое синее, что уже не вспомнить, когда видел такую синеву… может, год назад, прошлой весной?

В такой день хорошо даже на самом скучном уроке, особенно если сидеть у окна. Чуть заскучаешь – и пожалуйста: повернул голову и любуйся небом, солнцем, обещанием первой зелени. В такой день даже забываешь, что ты девятиклассник, нет-нет да почудится, что едва закончил началку и впереди у тебя еще много школьных лет.

В такой день они вернулись. Конечно, опоздали на урок – хорошо, что Михаил Владимирович смотрит на такие вещи сквозь пальцы. Понимает: ребята выросли, нельзя с ними, как с первоклашками.

Они входят, держась за руки, и так же, не разжимая рук, идут к свободной парте.

А если бы этих мест не было, думает Кирилл, Ника бы села ко мне? Или же просто улыбнулась бы и сказала: давай ты вон туда сядешь, а сюда мы с Гошей?

Ника бы могла, чего уж там. И Кирилл бы встал и пересел, подальше от весеннего окна, подальше от Ники и Гоши.

Повезло, что есть свободная парта.

Михаил Владимирович рассказывает о древних религиях, а Кирилл то и дело смотрит на Нику. Что-то изменилось в ней, сразу даже не поймешь – что. Может, просто выросла. Ведь это здесь прошло только четыре месяца – а сколько там, в Заграничье?

Почему-то Кирилл уверен, что Ника была в Заграничье. Зря она, что ли, расспрашивала, как переходить Границу, как настроиться на нужную область? И, видимо, была там не одна, а с друзьями.

Четыре месяца без Ники. Он вздыхает. Вначале ждал, что она вот-вот вернется, а потом собрался с духом и позвонил ей домой. Тетя Света с горечью сказала, что вот уже месяц никаких вестей. В школе, конечно, врали, что Нику премировали поездкой, но она, тетя Света, в это не верит.

– Может ты, мальчик, знаешь, что с ней?

– Нет, откуда? – ответил Кирилл.

Не мог же он сказать: «Я думаю, ваша Ника сейчас в Заграничье», – вот и промолчал.

Когда твои родители дипломаты, привыкаешь к разлукам. Сегодня одна область, завтра другая. Вчера – Заграничье, а нынче – столица. Кирилл одних школ сменил штук пять. Как друзей из началки звали, уже и забыл.

Но Ника – совсем другое дело.

Вечером, перед сном, он представлял себе ее профиль, такой, каким видел его на уроках: высокие скулы, короткая стрижка, черные прямые волосы. Ника, Ника, неужели мы никогда больше не увидимся?..

И сегодня, в первый весенний день, Ника вернулась.

Отчего же Кириллу так грустно?

Вот и звонок с урока. Кирилл подхватывает сумку и, нарочно не спеша, идет к дверям. Ника не замечает его, но уже почти в коридоре он слышит ее смех… и вдруг понимает: он никогда не слышал, чтобы Ника смеялась вот так – беспечно, радостно, счастливо…

Кирилл спускается в раздевалку, залезает на подоконник. Давным-давно они с Никой разговаривали здесь. Он рассказывал о Заграничье, а Ника… Ника больше слушала. Почему Кирилл не расспрашивал ее, почему только сам рассказывал одну историю за другой, гордый, как надутый индюк? Может, если бы он лучше слушал Нику, она рассказала бы, куда собирается.

Четыре месяца Кирилл говорил себе: когда Ника вернется, расспрошу ее обо всем. Четыре месяца верил, что вот здесь, на этом подоконнике, она расскажет, что случилось. Вернется – и все будет как раньше.

Сегодня Ника вернулась – и Кирилл понимает: ничего больше не будет, как раньше.

Он смотрит в окно: первый весенний день, капли срываются с сосулек, сугробы оседают, еще немного – и растают. Еще немного – и зазеленеют верхушки деревьев, у старушек на вокзалах появятся подснежники, можно будет не застегивать куртку, а потом и вовсе оставлять дома.

Прошлой весной Кирилл был в Заграничье. Прошлой весной он еще ничего не знал о Нике.

Он садится поудобней, обхватив колени руками. О чем теперь думать перед сном? Чего теперь ждать?

Сегодня – только первый день весны, раздевалка еще вся увешана куртками. За ними Кирилла на подоконнике совсем не видно – и ему тоже не видно никого. Он здесь один… теперь это его одинокое секретное место.

Но вот куртки приходят в движение, будто кто-то раздвигает их руками. Кирилл хочет спрыгнуть с подоконника, но не успевает: откинув последнюю куртку (серую, с коричневым капюшоном), появляется Ника.

– Я так и думала, что ты здесь, – говорит она. – Подвинься, я тоже сяду. Знаешь, сколько мне всего нужно тебе рассказать?