Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

Не Секретариат, повторяет про себя Марина. Ну, «повыше» – значит «повыше».

На перемене из телефона-автомата звонит дяде Коле.

На этот раз секретарша сразу соединяет.

– Дядя Коля, не хотите пообедать сегодня? Важный разговор, но ничего секретного.

– Сейчас посмотрю в расписании… да, в два за тобой заеду… есть у вас там рядом один неплохой ресторан.

Неплохой ресторан в обеденное время фактически пуст. Кроме Марины и дяди Коли – только двое немолодых смуглых людей в дальнем углу сосредоточенно расправляются с графином водки и жареным поросенком.

– Да, я уже слышал, – кивает дядя Коля. – Лихая девка эта ваша Ступина.

– У меня в этой секции одноклассник был, – говорит Марина. – По старой школе. Кирилл Потоцкий. Неужели там правда была шпионская ячейка?

– Какая шпионская ячейка, что ты? – удивляется дядя Коля. – Обычные шарлатаны. Обещали научить переходу… но ты-то умная, знаешь, что для перехода много чего нужно. Одного правильного дыхания недостаточно.

– Так их отпустят?

– Конечно, – дядя Коля сует ложку в подернутую золотистой пленкой уху. – Рано или поздно. Скорее всего – после Фестиваля. Как ни верти, они же хотели научиться переходу – зачем нам во время Фестиваля такие люди? Не нужны. Пусть посидят, отдохнут. А с руководителем, конечно, придется всерьез разбираться.

– А Ступина?

– А что Ступина? Получит поощрение какое-нибудь, на стажировку поедет будущей осенью.

– Понимаете, дядя Коля, – вкрадчиво говорит Марина, – это меня и волнует. Я-то как раз на эту стажировку нацелилась – и тут Ступина мне дорогу перебежала. Нельзя ли как-нибудь ее… того… подвинуть?

Дядя Коля облизывает ложку, откладывает ее и тихонько хохочет.

– Марин, так вот ты что! Ты на стажировку хочешь? Ты по этому поводу?

– Ну да, – говорит Марина, – а что такого? Я отличница, на хорошем счету, почему бы мне…

– Марина, послушай, – смех резко обрывается. – Какая стажировка? Никто бы тебя никогда не выпустил. Даже если бы никакой Ступиной не было – послали бы кого угодно, но не тебя. Ты что, не понимаешь? После ваших похождений ни один из вас троих за Границу вообще не должен попасть.

Уж как минимум – в ближайшие лет десять.

В ресторане вдруг темнеет, а потом – резкая боль: Марина ногтями впилась в ладони. Переведя дыхание, она говорит:

– Что ж вы мне раньше не сказали? Я бы и не дергалась.

– Ну, – дядя Коля разводит руками, – я думал, ты сама все понимаешь. Ты что в мандельброте выделывала? На кого с ножом кидалась? Что кричала? Да то, что ты осталась на свободе, тем более в Академии, – это уже чудо! А с другой стороны – что такое десять лет, в твои-то годы? Я вообще в Заграничье впервые после тридцати попал – и ничего, нормально.

Нормально, повторяет про себя Марина. Нормально.

Вечером она сидит у Ники, та рассказывает, как у нее на глазах запихали в фургоны брахо Ивана, Кирилла и пятнадцать других учеников. Марина кивает, но в ушах какой-то хруст, неслышный больше никому. Это разбивается вдребезги ледяной кристалл неудержимой решимости: Марине больше не к чему стремиться.

– Их всех отпустят, – ровно и тихо говорит она. – Дядя Коля сказал – после Фестиваля. Твоего брахо Ивана, видимо, объявят мошенником, а ребят отпустят. Два месяца максимум.

– Ты ему веришь? – спрашивает Ника.

И Марина честно отвечает:

– Нет. Но поговорить с ним – это все, что я могу. Мне объяснили сегодня: я должна быть рада, что сама еще на свободе. И они никогда меня не выпустят. Ни меня, ни тебя, ни Гошу – никого. Официально – в ближайшие десять лет, а на самом деле – никогда. Они не прощают, ты знаешь.

– Ты принимаешь их слишком всерьез, – говорит Ника. – Можно подумать, они раньше отпускали нас добровольно. Для меня ничего не изменилось – они были врагами и остались врагами. Это ты думала, что можешь играть с ними на равных. Ну, теперь ты такая же, как мы с Гошей. Не худший вариант, уверяю тебя.

Марина смотрит на Нику, и вдруг Никино лицо начинает расплываться.

– Вся разница в том, – говорит Марина срывающимся голосом, все громче и громче, – что вы с Гошей вдвоем, а я одна. Я могла быть вдвоем с Лёвой – но не успела. Понимаешь? Просто не успела. А теперь… теперь уже поздно. Не на десять лет – навсегда. Понимаешь? Навсегда!

Марина кричит и ничего не видит сквозь свой крик, сквозь слезы, которыми проливается из глаз ее расколовшийся и растаявший кристалл. Уткнувшись в Никино плечо, вцепившись в Нику, Марина всхлипывает, содрогаясь всем телом.

Ника гладит ее по коротким волосам, приговаривает:

– Это хорошо, что ты плачешь… когда мама и папа ушли, я тоже не сразу заплакала… ты плачь, плачь, мне тетя Света всегда говорила: слезы лечат…

И Ника сама плачет, обняв Марину, плачет, думая про арест брахо Ивана.

– Плачь, – повторяет она, – плачь. И, поверь мне, чтобы ни случилось, мы все равно вернем Лёву.

Только сказав эти слова, Ника понимает, что так и есть: теперь, когда они плачут, обнявшись с Мариной, она в самом деле знает, что они спасут Лёву, спасут, как когда-то спасли ее Гошу.

– Мы обязательно его вернем, – повторяет она.

И Марина, перестав рыдать, спрашивает:

– Ты так думаешь?

А Ника отвечает:

– Я уверена, – и добавляет: – Я пока не знаю – как. Но обязательно пойму.

– О, Ника, как чудесно, что ты пришла! Мы как раз о тебе говорили! – Инна Биргер спешит Нике навстречу. – Ты же занималась этими… независимыми шаманами из университета, правильно?

Ника оглядывает редакцию. Художник Миша, Вася Портников и Руслан Караев – все смотрят на нее, только секретарша Галя продолжает выстукивать что-то на пишущей машинке.

– Ну да, – кивает она. – Мы хотели сделать репортаж в связи с Фестивалем…

– Ну, теперь-то можно и не ждать Фестиваля, – говорит Инна. – Нам стало известно, что буквально на днях в «Аллигаторе» будет большая статья. О том, как этот шарлатан и проходимец Матусов завлекал в свои сети молодых студентов, можно сказать, вчерашних школьников. Если бы мы выпустили большой репортаж… на два или даже на три разворота – это была бы бомба!

– Особенно если есть хорошие фотографии, – добавляет Миша.

Ника смотрит на этих людей, с которыми работает уже два с лишним года. Когда она пришла сюда, ей казалось, что все они – небожители, потрясающе умные и честные, стараются по возможности рассказывать правду о том, что происходит вокруг. Два с лишним года она работала с ними, приходила в редакцию, как домой… охотнее, чем домой, потому что дома никого не было, а здесь ее всегда ждали люди, готовые поговорить, готовые выслушать.

– Понимаете, Инна Львовна, – медленно говорит Ника, – боюсь, я не смогу сделать такой репортаж.