Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

А Вольфин говорит о нем легко, словно Лёва куда-то ненадолго уехал и скоро вернется. Наверное, потому, что он никогда не был с ним так дружен, как Гоша.

Или потому, что Вольфину не в чем себя винить? Он-то не спал, когда Лёва готов был сражаться за нас всех…

Может, поэтому я так полюбил общаться с Вольфиным, думает Гоша. Потому что он один легко вспоминает Лёву.

– Я тут недавно думал про эту историю, – безмятежно продолжает Вольфин, – и у меня появилась гипотеза насчет того, что с Лёвой может происходить.

– Да? – с сомнением спрашивает Гоша.

Вольфин, конечно, гений, но Марина перерыла все секретные материалы в библиотеке Академии, до каких смогла добраться, и не нашла ни одной гипотезы.

– В свое время мы с Лёвой обсуждали, что представляют собой миры Заграничья, – говорит Вольфин. – Лёва считал, что это такая фрактальная система, где каждая область соприкасается с множеством других, поменьше, а те – с множеством еще более мелких, сохраняющих при этом общую самоподобную структуру.

– Да, – кивает Гоша, – Лёва мне объяснял.

Нельзя сказать, что я тогда все понял, думает Гоша, ну да ладно. Хотя бы слово «фрактал» запомнил – и то результат.

– Если мы представим для удобства, что каждый мир – это такой пузырик, как в мыльной пене, то граница между мирами – это поверхность пузыря, логично?

– Ну да, – Гоша соглашается с чистым сердцем. Если мир – пузырь, то граница мира – поверхность пузыря. Вполне убедительно.

– А вместе с тем из математики нам известно, что особенность фрактальных структур, образованных трехмерными объектами, заключается в том, что их двумерная граница, как бы это сказать, может быть фактически бесконечна. Бесконечно тонкая пленка бесконечной площади. Прикинь сам: когда на каждый сколь угодно маленький шарик мы можем повесить еще маленьких шариков, общая площадь их поверхности растет… при некоторых условиях – растет неограниченно, до бесконечности. Знаешь, как линия, которая проходит через все внутренние точки квадрата?

Гоша кивает неуверенно. Кажется, он уже перестал понимать.

– И что отсюда следует в практическом плане? – спрашивает он.

– В практическом плане отсюда следует, что кроме всяких миров – ну, промежуточных миров, миров Заграничья, глубинных миров и так далее – есть еще их граница, бесконечно тонкая пленка бесконечной площади. То есть там, говоря обычным языком, очень много места. И поэтому возможно перейти в любую область из любой – при переходе просто скользишь по поверхности этих пузырей, ну, областей или миров, как тебе больше нравится. И если для человека, находящегося в нашем мире, смерть – это переход в другой мир, сквозь вот эту поверхность, то для человека, который на этой поверхности уже находится, смерть не означает ничего. Он просто остается на этой границе.

– А почему тогда Лёва исчез?

– Потому что мандельброт движется, а убитый некоторое время остается на месте. Но я предполагаю, что вскоре после гибели он начинает двигаться самостоятельно, скользя по этим поверхностям.

– И что это значит для Лёвы?

– Понятия не имею, – Вольфин пожимает плечами. – Это всего-навсего гипотеза. Следствия могут быть самые разные. Например, что Лёва не так далеко, как мы думаем. Что его бесполезно искать в Заграничье. Что полезнее создать здесь условия для его перехода – ну, ослабить Границу, все такое.

– Граница сейчас крепка как никогда, – отвечает Гоша. – Марина сказала, перед Фестивалем ее укрепили всюду, где могли.

– Ерунда, – отмахивается Вольфин. – По слухам, кто-то из системщиков уже видел эти пластыри. Ну, в смысле пробовал.

– Это вряд ли, – говорит Гоша. – Я думаю, Тимофея спрятали где-то в глубине Учреждения и…

– Учреждение ничего не может спрятать, – говорит Вольфин. – Там тоже работают люди. А где люди – там сбой в системе. Поверь, это только кажется, что Граница крепка как никогда. На самом деле она должна трещать по швам. Я думаю, сам факт, что сюда попадет столько мертвых, сколько они планируют позвать на Фестиваль, ослабит Границу так, что мы еще сами удивимся. И, кстати, я бы на этот Фестиваль хотел попасть. Там, я думаю, будет интересно. У тебя нет никаких идей?

– С ходу нет, – отвечает Гоша, хотя что-то ведь он слышал… был какой-то разговор, и даже не очень давно… нет, не помнит.

– Ну вот мы и пришли, – говорит Вольфин, показывая на здание красного кирпича с зодиакальными часами на фасаде. Вокруг кучками толпятся длинноволосые и бородатые молодые люди, большей частью похожие на Вольфина.

Жалко, что Ника не смогла, думает Гоша. Чувствую, ей бы тут понравилось.

Ника нервно смотрит на часы. Опять Глеб опаздывает – а ведь она предупреждала. Брахо Иван не любит опозданий – и, уж конечно, опоздавший новичок рискует быть показательно исключенным.

Стоило Глебу ее столько упрашивать, чтобы потом самому все запороть!

Внутри поднимается раздражение. Надо использовать эту энергию иначе, напоминает она себе, при правильном дыхании раздражение уйдет, точнее, трансформируется. Прикрыв глаза, Ника начинает дышать так, как велел в этой ситуации брахо Иван, по формуле отсчитывая паузы между вдохами и выдохами.

Грохот подъезжающего поезда мешает сосредоточиться. Надо было сразу отказать Глебу, думает Ника. Теперь вот вдвоем опозоримся.

Если честно, Глеба ей было жалко: когда Лёля пришла с ним на Гошин день рождения, он был такой смешной и нелепый, что Ника на правах фактической хозяйки дома решила развлечь его беседой – и оказалось, что Глеб неглуп и начитан, а кроме всего, обладает неплохой библиотекой Самокопа. Ника надеялась, что там попадутся книги о переходе Границы, но оказалось, что Глеба больше интересуют мемуары и стихи. Сначала Ника была разочарована – в конце концов, она-то и так знала и про «трагедию минус пятого года», и про то, как на самом деле выглядела жизнь до Проведения Границ, – но потом оказалось, что одно дело – знать, а другое – прочитать в деталях.

Часть этих деталей Ника хотела бы забыть, но теперь уже не могла. Ночные аресты, набитые заключенными автофургоны, пытки и допросы – не было никакого практического смысла в том, чтобы знать все это в ужасающих подробностях, но Ника не могла остановиться и с каждой новой книгой лишь заново убеждалась в том, что этот мир не так уж хорош, и беспокоиться о его сохранности не стоит.

В последнее время, впрочем, Ника заметила, что сохранность мира – или, если угодно, его разрушение – волнует ее все меньше. Интересовали Нику ее успехи на том Пути, по которому вел ее брахо Иван.

Возможно, сказала она как-то Гоше, мы не сможем разрушить Границу, как мечтали твои родители. Но я верю, что, следуя своему Пути, смогу жить так, будто Границы не существует.