Сергей Кузнецов - Живые и взрослые [трилогия]

Ладно, три комнаты – но какие! Потолки – высоченные, три метра с половиной, не меньше; на полу – такой ковер, что нога проваливается, как в мох на Белом море; на стенах – диковинные маски, то с рогами, то с клыками… нестрашные, на самом деле. В Заграничье такие всюду продаются, объяснил Кирилл, из отсталых областей привозят на продажу.

Но главное – два огромных книжных шкафа, а там за стеклянными дверцами блестят разноцветными корешками книжки, почти все на мертвых языках. Ника в жизни столько не видела разом – даже задохнулась от изумления, а потом выдохнула – ух ты! – точь-в-точь как Гоша.

А что, если в одной из этих книг – ответ на вопрос о том, как перейти Границу?

Может, взять и спросить Кирилла прямо? Вон Лёва разболтал все Вадику, так почему ей нельзя спросить Кирилла? Он же был в Заграничье – возможно, знает, как переходят? А она вместо этого как дура спорит с ним.

Какой-то глупый спор. Недовольная Ника садится на диван, обхватив колени руками.

– Да ладно тебе, – Кирилл садится рядом, – я же там жил. Там нормально. Ну да, безработица есть, но это только бездельники не могут найти работу. А что – лучше, когда все ни фига не делают, а уволить никого нельзя?

Ника вспоминает Гошину маму и вздыхает.

– Тебе видней, – говорит она, – ты вон какой умный, – и она кивает на книжный шкаф.

– Знаешь, Ника, – говорит Кирилл, и его рука как бы невзначай опускается ей на плечо, – на самом деле, чем больше читаешь – тем больше вопросов. Вот у нас почти не говорят о «минус пятом годе» – и никаких вопросов нет. Ну, то есть вот случилась такая незадача, многие люди по ошибке были арестованы и даже ушли. Но когда почитаешь мертвые книги, узнаешь, как над людьми издевались, как их пытали, мучили… и не абы кого, а тех самых людей, которые проводили Границу всего за двадцать лет до этого! – так вот, когда это прочтешь, спрашиваешь себя: а зачем это было?

– То есть как «зачем»? – не понимает Ника. – Разве все на свете происходит зачем-то?

– Не знаю, – говорит Кирилл, – может быть, и не все. Но ты сама подумай: он же не случайно «минус пятый год», пятый год до начала войны. Все те, кто погибли в Учреждении, стали мертвыми, и, наверное, они-то войну и готовили.

Ника знает, конечно, отчего на самом деле случилась война, Ард Алурин рассказывал в заброшенном доме. Но – ни слова.

– Или вот еще, – продолжает Кирилл, – Проведение Границ. Пока мы живем здесь, нам говорят, что Границу провели для того, чтобы защитить живых от мертвых. А когда поживешь в Заграничье, видишь, что это ерунда. Мертвые-то живут лучше нас! И пока Границы не было, мы, выходит, так же хорошо жили!

– Но мы же – не мертвые, – отвечает Ника. – Мы не можем жить как мертвые.

– Ерунда, – говорит Кирилл, – нет никакой разницы, живые или мертвые. Ты думаешь, будь я мертвый – ты бы догадалась?

Ника вспоминает Майка: да, в самом деле, на первый взгляд не отличишь. Вот только Майк говорил, у них нет времени – и, значит, ему сейчас столько же лет, сколько было. А Ника повзрослела.

– Выходит, живым Проведение Границ не нужно, – продолжает Кирилл. – Мертвым тоже. Но ведь зачем-то это сделали? Кто-то на этом выиграл? Но кто? И как? Вот и получается: чем больше узнаешь, тем больше непонятного.

Ника переводит взгляд на стену напротив окна, где висит картинка: двое, обнявшись, идут под дождем, блестит булыжная мостовая, сквозь туман виднеются островерхие здания…

– Это вы из Заграничья привезли? – спрашивает она.

– Да, – кивает Кирилл, – купили на набережной. Там стоят художники, продают свои картины. Очень клево. Опять же – непонятно, почему у нас такого нет. Я по этим художникам скучаю. Вообще много по чему скучаю.

– По чему еще? – спрашивает Ника, и Кирилл начинает рассказывать, как на улицах продают каштаны, такие горячие, что обжигают пальцы, как по ночам светятся огни реклам и вращаются неоновые лопасти мельниц, как в маленьких кафе мертвые пьют кофе с рогаликами (кофе – из маленьких чашек, а рогалики называются коркасоны ), как солнечным днем сидят прямо на траве, играют на гитаре и пьют вино (и при этом нигде нет пьяных), как переливается свет в разноцветных стеклах витражей…

– А на набережной, – продолжает Кирилл, – парочки обнимаются и целуются… вот так, – и он обхватывает Нику, разворачивая лицом к себе. Его губы уже почти касаются Никиных, но тут она отталкивает его и вскакивает:

– Ты чего?!

– Да я только хотел показать, – отвечает Кирилл, и она видит, как краска заливает его лицо, и он сразу становится похож на Лёву, который всегда так забавно краснеет.

– Нечего мне показывать, – говорит Ника. – Отлично знаю, как это делается.

И сразу вспоминает Гошу – их первый поцелуй на раскачивающейся под ветром вышке, истошный крик Марины, стук собственного сердца – и, не успев одернуть себя, спрашивает:

– А как попадают в нужную область, когда уже Границу перешел?

– На мандельброте , – отвечает Кирилл. – Садишься в специальное кресло, а потом как будто засыпаешь… ну, или проваливаешься куда-то. На самом деле, очень неприятно, даже страшно. И в Заграничье так же попадают. А ты почему спросила?

– Любопытно просто, – пожимает плечами Ника, стараясь казаться равнодушной. – Интересно, как оно устроено.

Но у тебя, небось, нет никаких серьезных книг на эту тему?

– А вот и есть! – обижается Кирилл и выуживает с полки толстый том в цветной суперобложке.

Ника листает непривычно белые страницы, вглядывается в незнакомые инглийские слова.

– Про то, как попадают в нужную область Заграничья?

– Не совсем, – качает головой Кирилл, – просто про Переход и так далее… Только ты с ней поосторожней… не свети никому… ну, понимаешь? Мертвая и все такое.

– Понимаю, – кивает Ника, а затем, подумав, добавляет: – Спасибо.

Телевизор у Майка – просто блеск! Гоша никогда таких не видел: огромный экран, почти что метр, да еще и плоский. На экране поют две мертвые школьницы в полосатых гольфах и клетчатых юбках:

– Под ниппонок косят, – говорит Майк, – у нас нынче мода на все ниппонское. Сырая рыба, морские водоросли, школьницы в носочках и так далее.

Он щелкает пультом от телевизора. О таком Гоша только слышал – можно переключать программы на расстоянии, с ума сойти! Теперь на экране двое парней. Мертвые джинсы сползают с них так, что видны трусы.

– Чего это у них со штанами? – спрашивает Гоша.

– Тоже мода, – отвечает Майк. – Думаю, производители трусов проплатили. Или устроители концертов, чтобы получить еще одного клиента для продукт плейсмента.

Вы подумайте только, миллионы зрителей увидят вашу продукцию и ваш логотип на резинке! Омерзительно, правда?