Цезарий Збешховский - Всесожжение [litres]

Под стенами убежища сидели их мёртвые жители, словно утратили силы, удобно устроились и скончались. Никто не дырявил их пулями, не искромсал мачете, не загрыз до крови. Среди людей вижу несколько солдат DA . Псы мягко ступают между телами и идентифицируют убитых, используя собственные базы данных: Теренс Виллард, Борис Креплин, Брюс Андерсон, Грим Сколиас, Евника Масная, Картер Элиас, Клер Вуковиц, Леон Грейвс, Антон Элиас.

Отец лежит в углу убежища 03 дальше, чем другие – только на его лице я заметил гримасу боли. На моём не отражается ничего. Вместо мимических мышц у меня виртуальная проекция разума, и я давно знал, что увижу это. Ощущаю нарастающую усталость; я прошёл долгую дорогу, и организм дирекса стареет без доз теломеразы.

В дверях убежища 04 ищейки наткнулись на тряпичный талисман – красного мишку в белый горошек. Он лежал на полу в облаке пыли, которую поднимало антиполе псов. Находка казалась странной, потому что ни в одном из помещений я не видел детей. Те, которые вместе с родителями жили в Замке, погибли в самом начале, во время резни в Большом Гроте. Будто сквозь туман я вспоминаю картинки, которые стекались ко мне из сети во время трансфера: нападающие и защитники были посечены нитями.

Псы достигли наконец кучи трупов в конце коридора. Их взгляд скользит по мёртвым вампирам. Некоторые защитники лишились рук, обезглавлены или разрублены вдоль тел, словно свиные туши. В клубке видны высохшие внутренности. Лишь когда Второй двигается дальше и начинает ползти вверх, я замечаю виновника резни.

Луиза стоит как статуя, прибитая гарпунами к стене. У неё опалено лицо и огромная дыра в груди. Широко разведённые руки делают её похожей на распятого Мессию. Моя Лу, любящая так сильно и терпеливо, как только андроид может любить человека.

И тогда я понимаю, каким фальшивым было моё прошлое, и я не могу этого вынести.

Мы играли в психический сквош, использовали как лёгкие навеивания, так и титановые аргументы. Наша жизнь была наполнена каждодневной иронией. Нам не нужно было обманываться, даже в вопросе нашего выбора: Лу этого не требовалось, и я не скрывал от неё, кого она должна заменить. Я был как грёбаный скульптор из историй Радужного Ворона, хотя не дал ей собственного лица. И тем не менее – я её забыл.

Я знаю, забвение – обычное дело. Что-то отвлекает наше внимание, заслоняет воспоминания. Мозг не защищён на сто процентов от аварии, даже мозг, закрытый в колыбели. Забыть про кого-то просто так или испытать глубокую амнезию – тут нет ничего необычного. Ужас начинается тогда, когда мы не теряем из вида человека, помним его лицо и каждую мелочь, которую делали вместе, его голос и запах, его жесты, и даже убеждения, но перестаём помнить, сколько он для нас значил, каким важным был в нашей жизни. Обесчеловечиваем его таким образом окончательно.

Амнезия уничтожает в нас моральные суждения: Лу когда-то спросила меня, что я сделаю, если встречу зло так похожее на добро, что не отличишь. Буду ли я оценивать только результаты? Я не знал, что ей ответить, тогда она выиграла нокаутом. Когда я встречу это воплощённое зло, а может добро, у меня не будет инструментов, чтобы определить его истинную природу, никаких выходных точек. Сейчас наступает тот самый момент.

Я замечаю белый свет, который приближается со стороны Сулимы. До того, как её увидеть, ощущаю неотчётливое присутствие. Стою у сломанных ворот и сосредотачиваю зум на выходе из оврага. Минуты проплывают медленно и усыпляюще, через организм проходят волны мороза. Вместе с тающими запасами гормонов из дирекса вытекает жизнь. В этой ситуации спокойное ожидание тревожит и выбивает из равновесия. Если бы я был рассудителен, вышел бы навстречу свету, чтобы ускорить столкновение, но ощущаю лишь свирепый холод.

И страх, когда на равнине появляется аура. Из белого пятна всё отчётливее формируется женская фигура: Вивьен-Луиза-Пат, клубящееся женское начало, в котором состоит цель моего путешествия. Не знаю, откуда приходят эти имена, въевшиеся в скопированную кору мозга, как короеды. Я не знаю, как я познакомился с Пат. Я не помню Вивьен. Я не уверен в назначении Луизы. Проклятый холод в каждом уголке мозга. Сейчас всё казалось как реальным и вероятным, так нереальным и далёким. Утраченная индивидуальность болит, как сломанный зуб, но уже не забивает дыхание.

Белая фигура скользит по потрескавшейся дороге. Она касается земли или несётся над ней. Мир полон духов, дрожащих в заглюченных конвульсиях перед ресетом. Если бы у меня было лицо, я бы по-идиотски улыбнулся. Сжимаю бронированную рукавицу на обломке стены, круша бетон, и поворачиваюсь к главному входу Замка, спотыкаясь о выступающий мусор. Я сажусь под стеной и жду. Фрагмент кольца замечает Второго, который вернулся из подземной прогулки. Верный пёс мечтает только о том, чтобы укрыться в тёплое нутро контейнера, он выполнил своё задание. Я бездумно давлю его ногой.

Вивьен проходит через ворота. Она отбрасывает свет на баррикады и провода, сломанных клещей и высохшие трупы. Дыры в земле наполнены тенями. Она равнодушно проходит эти смешные преграды, которые не могли её задержать. Проходит мимо меня, замершего под стеной, приближается к ладони Ронштайна и сосредоточенно замирает (белые волосы, молочно-белая кожа и комбинезон FFP , белые ботинки). Свет, который из неё проистекает, концентрируется вокруг плечей в виде крыльев. Она протягивает руку к реликвии, но не дотрагивается до неё, только шевелит губами в беззвучной молитве, в которой я ощущаю разочарование и злость.

Боевое тело дрожит, как безумное, когда она смотрит в мою сторону. Её глаза не белые, в них полыхает голубой френический огонь.

– Это ловушка, Францишек, – говорит она с горечью. – Ронштайн хотел меня убить, мой собственный отец предал меня.

Я не слышу её голос. Как будто читаю книгу, скрытую в памяти. Словно свет, Вивьен вытягивает слова из тёмных коридоров и складывает из них историю. Важную, но непонятную, потому что мы можем мысленно объять только её небольшие фрагменты и никогда не сможем понять то, что имеет решающую ценность для нашего существования.

Я уже знаю, что Харви не вылечился от проказы, так как сосредоточил весь плазмат в этой грёбаной ладони, которая была одновременно информацией и смертью. Он, похоже, передумал, признал свое творение угрозой для себя или остальных. Потому что если бы Вив – облучённая Богом, наполненная им до предела – дотронулась до тела горо, её оболочка потеряла бы стабильность, была бы разорвана на куски. Из этого света можно было бы сформировать души многих людей.

Она умирала в разных версиях только для того, чтобы вернуться в этот единственный раз, но Ронштайн не стал праздновать её возвращение, а прислал на встречу меня. Я смотрю внимательнее и глубже: вспомогательный мозг запрограммирован на убийство, Сигур должна открыть огонь сразу после идентификации цели, но я расстроил ее планы. Паразит убил носителя. Я в этом лучший, потому что я – колыбельщик, бессмертный дух, который переносится из тела в тело. Я давно не принадлежу к роду человеческому.