Роберт Сойер - Квантовая ночь [litres]

Кайла сказала, что я её ударил. Я! Я никогда никого не бил – по крайней мере взрослым. Даже ребёнком это было не в моём характере, с тех самых пор…

Да.

Когда мне было восемь или девять, я подрался на стоянке школы с Ронни Хендлером, мальчишкой моих лет, который напал на меня безо всякой причины (нет, правда, какую же чушь несут учителя, утверждая, что нужны двое, чтобы затеять драку), и, к моему собственному удивлению, придя в подпитанную адреналином ярость, я сумел сбить Ронни с ног, и я был такой злой, такой бешеный из-за того, что не могу дойти до школы без того, чтобы ко мне не прицепились из-за… чего? Моих шортов? Стрижки ёжиком? Ушей? А чёрт его знает!

Когда Хендлер оказался на земле, я подпрыгнул, в прыжке согнулся, свёл подогнутые колени вместе, и я был готов упасть ему прямо на голову, которая лежала щекой на асфальте, и знал – даже в восемь лет я знал, – что если я продолжу начатое, если продолжу путь по выбранной траектории и ударю его коленями, то могу расколоть ему череп и, может быть, даже убить его.

И в эту долю секунды, всё ещё вися в воздухе, я изменил положение, отчего изменилась и траектория. Мои голые коленки впечатались в асфальт рядом с головой Ронни; адская боль, кожа ужасно ободрана – но Хендлер выжил. Я беспокоился – не столько из-за него, сколько из-за последствий того, что произошло бы, заверши я задуманное, – и знал, что крики «Он первый начал!» не помогли бы ничем, если бы он лежал тут, истекая кровью. Я помню, как подумал, что это момент, который может изменить мою жизнь, и я принял верное решение.

Это был, вероятно, первый раз, когда мой разум возобладал над овладевшими мной животными инстинктами, и он – разум – с тех самых пор царствовал безраздельно.

За исключением, по-видимому, времени ближе к концу моего тёмного периода.

Я проходил мимо северо-восточной арматуры, огромное чудище нависало надо мной, длинный хвост терялся во тьме. Я вытащил телефон, взглянул на светящиеся цифры. Одиннадцатый час; это означает, что факультет психологии пуст, и я мог бы…

Но нет. Это уже какое-то безумие.

И всё же…

И всё же это, по-видимому, будет не самое плохое, что я совершил в своей жизни.

В коридоре я прошёл мимо пары аспирантов и уборщика. Должность заместителя главы факультета была большей частью административной болью в заднице, но к ней прилагался комплект мастер-ключей. Когда горизонт очистился, я вошёл в офис Менно.

Вдоль одной из стен стояли четыре картотечных шкафа цвета авокадо. Я боялся, что они могут быть заперты, но нет. Сам Менно, вероятно, не открывал их много лет – бумажные документы слепому ни к чему, однако ассистенты или аспиранты, должно быть, поддерживали порядок в архиве за него. Я быстро нашёл папки под литерой «Я», но это не были документы по «Ясности», так что я начал с верхнего ящика первого шкафа и стал перебирать все папки по очереди.

Я чуть не пропустил папку, помеченную «МинОб», но заинтересовался ею. Это что, правда что-то, связанное с военными? Да, именно так, причём речь шла как раз о проекте «Ясность». Я выложил страницы на пол и сфотографировал их на айфон. Я уже думал было уйти, но, похоже, есть во мне что-то от павловской собачки: я получил награду однажды, и мне хотелось узнать, получу ли я её ещё раз. Я продолжил перебирать папки дальше, на буквы «Н», «М», «О», заключая с собой пари на то, найдётся ли папка на букву «Х»; но нет, Х-файлов в картотеке не оказалось. Последняя папка была помечена «Ясперс и психопатология».

Однако оставался ещё последний ящик; я его открыл – и обнаружил, что он доверху забит старыми видеокассетами. Семь из них были подписаны «Изучение альтруистического поведения, 1988», одна – «Собеседования для “Тичинг Компани”», и на пяти была наклейка с надписью «APA AGM, 1994». Но была ещё одна, которая заставила меня пустить слюну. Стикер на корешке гласил: «Ясность. Испыт. ДМ». ДМ – это, несомненно, я: освящённый века́ми обычай обозначать пациентов и подопытных их инициалами, словно это обеспечивает реальную анонимность. Я забрал кассету, вышел из офиса Менно, не забыв погасить свет – пусть Менно его бы и не заметил, – и поехал домой, что заняло всего минут пять.

Я не включал свой видеомагнитофон много лет и испытал облегчение, обнаружив, что он до сих пор работает. Как молод я тогда был! И Менно тоже – было так неожиданно увидеть его в те времена, когда он ещё не утратил зрения; я и забыл, какие выразительные были у него глаза.

– Идентификация записи, – сказал он присвистывающим голосом, звучавшим немного энергичнее, чем сейчас. Потом откашлялся: – Шестнадцатое января 2001-й. Испытуемый: ДМ.

Моё сердце пропустило удар: запись относилась к началу моего тёмного периода! Впрочем, всё верно: я участвовал в «Ясности» в 2000-м, но не помнил никаких собеседований, хотя, собственно, кто бы стал устраивать собеседования по поводу скучных проверок слуха, или чем там они занимались? Интересно, что заставило Менно всё-таки устроить собеседование на этом этапе?

Он откинулся на спинку кресла.

– Спасибо, что пришёл, Джим.

– Да не за что.

– В общем, я просто хочу задать тебе несколько вопросов, если ты не против.

– Всегда пожалуйста.

– Как у тебя дела? Как ты себя чувствуешь?

– Жив-здоров, – ответил я. – Бодр, как огурец.

– Хорошо, хорошо. С учёбой всё в порядке?

– Да. Мне всё нравится.

– А что ты скажешь об участии в этом исследовании? Оно тебе нравится?

– Конечно. Ну и, знаете ли, студенту никогда не помешает немного лишней наличности.

– Это точно, – согласился Менно. Он придвинул своё кресло ближе к моему. – А что ты можешь сказать о своём самочувствии по сравнению с тем, как было до начала твоего участия в экспериментах?

Я три раза быстро моргнул.

– Точно так же, – сказал я. – А что? Должно быть по-другому?

Голос Менно стал каким-то деревянным:

– Нет. Конечно, нет.

Собеседование длилось семь минут, согласно тайм-коду в углу экрана. За ним следовало ещё одно, ровно через месяц, 16 февраля 2001-го, и оно было практически таким же, правда, два дня назад был мой день рождения – это означало, что мне исполнилось двадцать.

Собеседование от шестнадцатого марта было также похоже на остальные. Мы с Кайлой недавно начали встречаться. Я говорил о том, как мы ходили в «Поп-Сода» накануне вечером и слушали живой джаз; не каких-то там звёзд, в пределах студенческого бюджета. За исключением этого мои ответы на все вопросы, что он задавал, были той же самой смесью клише, банальностей и общих мест, что заполняли предыдущие собеседования и, как я скоро выяснил, последующие два.

Но последнее ежемесячное собеседование, проведённое в понедельник восемнадцатого июня – шестнадцатое выпало на субботу, – имело радикально иную тональность.