Дэвид Вонг - В финале Джон умрет [издание 2019 г.]

Но в ту ночь, в ту минуту, я просто хотел убраться оттуда. Все мои мысли – особенно мысли о Джиме – заглушал гнилой смрад чувства вины.

И, выключив свет, мы потопали вверх по лестнице. Материалы Джима накрыла тьма.

Я больше там не бывал – до того самого дня, когда мы сожгли дом дотла.

Наверху Джон спросил Эми, видела ли она в доме существо, похожее на медузу или огромный мешок мясных обрезков. Меня совершенно не удивило, что девушка ответила «нет».

Кроме того, она сказала, что камеры, реагирующие на малейшее движение, ничего не зафиксировали.

– На снимках я всегда ворочаюсь в постели. У меня больная спина, и поэтому я часто ворочаюсь.

– А когда ты пропадала? Как давно? – догадался спросить Джон.

– В воскресенье вечером и вечером во вторник. А потом вчера – ну, это вы знаете.

– То есть через сорок восемь часов, – заметил Джон.

– Раньше я теряла самое большее часов шесть, с полуночи до раннего утра. Это первый случай, когда у меня пропал целый день.

– Это всегда происходит около полуночи? – спросил я.

– Да, наверное.

Мы предложили Эми свою помощь в просмотре материала вебкамер, однако она отказалась. Жаль, конечно, но, в конце концов, это ее спальня, – а тут два противных парня будут перебирать снимки, на которых она одевается и делает все то, чем занимается девушка, когда остается одна в спальне. Может, свои пуки поджигает или еще что.

Эми обещала нам, что сама просмотрит снимки и сообщит, если что-нибудь найдет. А я признался ей, что упрятал материал где-то среди драйверов принтера. Случайно.

Джон вызвался остаться в доме на ночь в засаде, но Эми пришла в ужас и напомнила нам, что ночь и так уже почти закончилась.

И мы уехали, чувствуя себя так, словно с завязанными глазами собираем картинку-загадку, перетаскивая кусочки, зажав их между ягодицами.

Когда я вернулся домой, часы на стене показывали 3:26 утра. Я включил весь свет, обыскал каждую чертову комнату и, наконец, рухнул в кресло. Казалось, ни за что не засну – слишком много адреналина, слишком много кошмаров, которые только и ждут, когда смежутся веки.

Я заснул.

Перед глазами вновь появилась комната. Сколько прошло времени? Я попробовал пошевелить руками и ногами – не получилось. За спиной раздались шаги.

Этот сон я уже видел. Нужно просто…

О ЧЕРТ.

Надо мной склонилось худое лицо. Огромный нос. Мой друг Роберт Норт из «форда-бронко».

– Ты меня слышишь? – спросил он.

Я, парализованный – живой мозг внутри статуи, – не ответил.

– Моргни. Моргни, если слышишь.

Я повиновался – не для того, чтобы ответить, а проверяя свои силы. Интересно, можно ли убить человека, используя только свои веки?

– Хорошо, – кивнул Норт.

Он вышел за пределы моего поля зрения, затем вернулся и поднес ладонь к моим глазам. На ладони что-то шевелилось.

Паук.

Огромный, размером с куриное яйцо.

Черные, в желтую полоску, лапки.

Настоящий боевой паук.

– Съешь его, – сказал Норт.

Я сумел пошевелить губами ровно настолько, чтобы сказать: «А пошел ты».

– Сейчас я произнесу несколько слов. Слушай очень внимательно. Трактор. Лунный свет. Скрипка. Глина. Большие пальцы…

Несколько минут Норт чеканил слова – больше сотни, а потом поднес ко мне паука, дергавшего лапками.

– Красный. Песчаник. Тромбон. Пятно. Медлить.

В ту же секунду я понял, что умираю; яд отравляет внутренности, сжигает вены. И от него было только одно средство – существо в ладони Норта. Внезапно паук превратился в моего спасителя, в узкое яркое окно – выход из темной комнаты. Я собрал все силы, наклонил голову – онемевшие руки все еще меня не слушались – и жадно всосал паука. Затем разжевал жесткие, тонкие ноги, прокусил брюшко и почувствовал, как по рту растеклась острая, соленая жидкость. Я быстро проглотил горький комок лапок и соединительной ткани…

Я проснулся и вскочил с кресла. Один. За окном все еще было темно.

Часы на стене показывали 6:13. Я вытер рукой губы: язык щипала горечь.

Мне приснилось, что я съел паука? Что, черт побери, символизирует этот сон?

Смотри на вещи оптимистически. По крайней мере, сегодня выходной.

Зазвонил телефон.

Я хотел бы сделать небольшую паузу и поговорить о своем пенисе.

Мой пенис похож на ребенка. И этот ребенок – совершенно нормального роста для своего возраста – отправился в дальний путь, чтобы попасть в «Диснейленд». Пенис возбужден, ведь он уже давно не был в «Диснейленде», хотя помнит, что раньше ходил туда каждый день. И поэтому сейчас постоянно дергается и ноет: «Мы уже приехали? Приехали? А сейчас? А сейчас?».

Увы, «Диснейленда» нигде не видно.

Два года, проведенные с Дженнифер, сохранились в моей памяти в виде неистовых, захватывающих дух эпизодов. Руки, срывающие одежду, кровь, стучащая в ушах, ногти, впивающиеся в спину, соленый вкус во рту. Физиология. Гормоны. Чем дальше, тем тяжелее вспоминаются наши с Дженнифер разговоры, и я не смог бы сообщить вам подробности пяти самых интересных свиданий (хотя у меня сохранились довольно красочные воспоминания о том, как закончилось каждое из них).

Если сейчас вы торжествующе потрясаете кулаком и понимающе подмигиваете, идите в жопу. Дженнифер была хорошим другом. Она мирилась с моими выходками, а ведь порой с ними не могу мириться даже я . Однако все это в прошлом, и там, где раньше был секс, теперь большая черная дыра.

Наш с Джен роман закончился из-за беременности. Дженнифер увидела мой мир и не захотела, чтобы в нем жил ее ребенок. Начались жаркие споры, в ходе которых я, брызгая слюной, объяснял ей, что в случае аборта чертов нерожденный плод, то есть его призрак, поселится в нашем доме – и, скорее всего, будет приходить к нам до конца наших дней, а может, и дольше. Оказалось, что этого говорить не стоило.

Кроме того, оказалось, что беременность – ложная тревога. После этого я стал отдаляться от Дженнифер, придумывать разные отговорки – завтра рано вставать, завтра тяжелый день, нужно делать инвентаризацию и даже «Джен, я не в настроении…»

Постепенно мы перестали заниматься сексом. Джен думала, что я ее разлюбил, хотя, на самом деле, части моего мозга, отвечающие за любовь и за пенис, почти не общаются друг с другом. Джен много плакала. Много спала. Мы часто спорили. Потом она ушла.

И вот секса у меня не было уже полгода, и я стою за прилавком в магазине «Видео Уолли»: очередное морозное утро, и меня снова уговорили поработать в чужую смену. День выдался скверный. Уровень гормонов колеблется, словно прилив; порой ничего, а в другой раз чувствуешь себя, словно пятнадцатилетний подросток. Накануне коллега уговорил меня взять напрокат фильм под названием «Мир призраков». Как выяснилось, кино совсем не про призраков, а про взросление какой-то девочки, обожающей очень короткие платьица. Из всего фильма я помню только два часа голых бедер Торы Берч.