Эмил Манов - Избранное

Мистер Лемюэль тоже оживился, и лицо его просветлело. А когда я сообщил ему, что пиво действительно не самое подходящее питье для мужей империи, но что зато уже нет торговли неграми, что функции морских пиратов успешно принял на себя боевой флот некоторых государств, а немецкие герцогства и курфюрства благодаря усилиям гитлеровцев снова разъединены, от волнения старый путешественник чуть не вскочил на ноги.

Но я посчитал, что этого недостаточно. Я успокоил его относительно здоровья папы и информировал о том, что конклав Его Святейшества собирается реабилитировать Галилея, а может быть, даже и Джордано из Нола, при условии, разумеется, что это не бросит ни малейшей тени на непогрешимость Святой церкви. Сказал ему еще, что Россия цела и даже выросла. Что же касается бывших дикарей, населявших Азию, Африку и прочие страны, я с восторгом уверил его, что они уже вполне цивилизовались, доказательством чего являются многочисленные перевороты и массовая резня в их почти независимых государствах.

В ответ на остальные вопросы Лемюэля я лишь утвердительно кивал. Но он задал мне еще один вопрос, который поставил меня в тупик: спросил, играет ли какую-либо роль в международных спорах кулачное право.

Я ответил, что Устав Объединенных Наций исключает использование этого права, кроме тех случаев, когда им пользуются крупнокулачные державы. Более четверти века, сказал я, мир живет в мире и согласии, и этот мир ни в коей мере не смущают небольшие несогласия в Корее, Вьетнаме, Алжире, Лаосе, Камбодже, Пакистане, Конго, Биафре, Ирландии, Анголе, Эфиопии и др. и незначительные недоразумения в Судане, ЮАР, на Кипре, в Чили, Индонезии, на Ближнем Востоке и т. д.

Я был очень удивлен и опечален, когда после моих столь благонамеренных объяснений капитан заерзал и пробормотал несколько неприличных слов.

— Капитан, — выложил я последний козырь, — неужели, наконец, вам не надоело это стойло? Что вас здесь удерживает?

— Воспоминания, — меланхолично произнес мистер Лемюэль. — Воспоминания о моих милых уининимах.

— Так бы и сказали… Честное слово, лошадей в мире сколько угодно. В Африке до сих пор пасутся на воле очень красивые полосатые лошадки, совершенно простодушные, не испорченные человеком.

— Правда? — спросил капитан, и в голубом его глазу блеснула надежда.

— Уверяю вас. Да и не любопытно ли вам, когда прошло два с половиной века, снова встретиться с миром людей? Есть на что посмотреть, капитан.

Старик продолжительно высморкался, взял свою трость и, не оказав больше ни слова, удалился. Я был в отчаянии.

Через два дня он сам пришел в наше стойло и сказал:

— Мне любопытно. Я решил. Отправляемся.

В таком стиле мог выразиться сам Юлий Цезарь. Но сказать «отправляемся», естественно, легче, чем отправиться. Я сразу изложил свои планы и соображения, но мистер Лемюэль отбросил их как смешные и абсурдные: горы вокруг абсолютно непреодолимы, да если мы их каким-либо чудом и преодолеем, уибробская полиция нас, безгривных и бесхвостых, немедленно поймает — мы и глазом не успеем моргнуть. Кроме того, переплыть океан на плоту тоже дело не легкое.

Я должен был согласиться с доводами старого мореплавателя. Лина сияла, а я злился, как всегда, когда она сияла. Тем более что она предложила очень простой и доступный план: прорыть туннель под горами, а затем и под океаном и так, по суше, добраться до Европы. Капитан нашел саму по себе идею весьма оригинальной.

— Мистер Лемюэль, — вспомнил я, — два дня назад вы намекнули на то, что, если чего-нибудь очень хочешь, находятся и средства. Имели ли вы в виду что-нибудь конкретное?

— Имел, — прокряхтел капитан и печально посмотрел на меня. — Имел. Но что это было, черт возьми? Проклятый склероз! Как видите, он губит и бессмертных, вроде меня, год дем! Икскьюз ми, мадам…

Ничего не попишешь. Нужно было ждать, когда мистер Лемюэль вспомнит. Он был удручен, а я целыми днями ходил по Энсестрел стейбл и не мог найти себе места. Знаете, как бывает, когда заведешься. Однажды в Болгарии мне втемяшилось совершить экскурсию на Элтепе, причем в определенный день. Была зима, шел снег. Родопы утонули в сугробах. Я отправился рано утром, а к вечеру меня подобрали лесорубы и едва отогрели в своей избушке. Один из них деликатно намекнул, что только полный обалдуй в такое время может пойти в горы. Но на следующий день я снова двинулся в путь и достиг цели. Потом три месяца лежал с воспалением легких…

Капитан Лемюэль продолжал напрягать память, но это нам не помогло. Помогла случайность. Как-то в середине апреля я лежал в тени нашей конюшни и слушал, как на ее крыше щебечет случайно уцелевшая уибробская пташка. Так же случайно щебетание ее вызвало в моем мозгу представление о крыльях, о птичьем полете и затем о птице Рух. И я вспомнил, как когда-то капитан покинул страну Бробдингнег… Я вскричал «ура» и бросился искать мистера Лемюэля. Когда я сказал, что мне пришло на ум, он ударил себя по лбу.

— Силы небесные! Гром, молния и ливень! Будь я трижды проклят! Пусть меня повесят на рее вниз головой! Пусть мне не глотнуть больше виски!

— Капитан, что с вами? — с тревогой спросил я.

— Именно это я хотел вспомнить.

В ту же ночь, пока Лина спала, мы сели в его стойле с сосудами из тыкв в руках, и к утру план наш был готов. Чтобы сохранить все в тайне от конюшни, Энсестрел стейбл и всей Уибробии, мы дали клятву посвятить в свои планы Лину только накануне побега.

Подготовку надо было проводить в ночное время. Мы рьяно принялись за работу. В первую же ночь осмотрели ближайшие предгорья Черных скал в двух милях от Энсестрел стейбл и выбрали для нашей цели небольшой участок джунглей на полгектара, где мы могли работать, никем не тревожимые. В джунглях росли все виды деревьев, но мы остановились на ливанском кедре как на самом подходящем для нас материале. К тому же кедр — дерево, богатое смолой, то есть непромокаемое, а наше будущее сооружение именно в этом и нуждалось.

За несколько недель мы с капитаном расчистили рабочую площадку в полгектара и срубили три громадных кедра. Проделали мы это с помощью топора, который украли из ремонтной мастерской нашего стоконюшника. Хорошую службу сослужили нам и наши перочинные ножики. Из той же мастерской мы унесли и гвозди различных размеров. Потом на нескольких хвойных деревьях сделали надрезы и набрали двадцать пинт высококачественной смолы.

Строительный материал был готов. Оставалось превратить кедры в доски и планки и затем построить наше спасательное сооружение. А располагали мы только одним топором и двумя перочинными ножиками. Сами можете себе представить, сколько труда, сил и изобретательности требовала эта работа. Начали мы ее в конце апреля, а закончили в общих чертах к концу августа.