Эмил Манов - Избранное

Итак, наступил последний день нашего пребывания в городе С. Мы должны были ехать вечерним поездом. Мы уложили вещи, обошли несколько учреждений, чтобы попрощаться с товарищами и знакомыми, а в полдень явились в столовую, где условились встретиться с Ваней. Она запаздывала. Мы ждали ее до трех часов — она не пришла. Данаил встревожился. Я высказал предположение, что ее задержали в городском комитете РМС — либо на заседании, либо по срочному делу.

Мы пошли искать ее в комитет. Нам сказали, что Ваня только что вышла, что в этот день она больше на работу не придет, и дали адрес ткачихи, у которой она временно жила. Там мы не застали ни ее, ни хозяев.

— Может быть, она ждет нас на голубятне, пока мы бегаем по улицам, — сказал Данаил.

Мы бросились туда. Ваня действительно заходила к нам, как сказала хозяйка, но не догадалась оставить записку.

Было уже около пяти. До отхода поезда оставалось два часа, когда мы опять отправились к дому Ваниной приятельницы. Дверь была по-прежнему заперта, но объявилась соседка, которая сообщила, что и Ваня, и ткачиха с мужем еще в обед перебрались на новую квартиру. Когда мы спросили, где эта квартира, женщина назвала фамилию «нашего» торговца и начала объяснять, как пройти на его виллу.

Мы не дослушали. Через двадцать минут, запыхавшиеся и взмокшие от непредвиденной гонки через весь город, мы позвонили в знакомую дверь. Открыл молодой мужчина в рабочей спецовке. Услышав, что нам нужна Ваня, он пригласил нас в дом.

— Заходите! Она вышла с моей женой ненадолго, сказала, чтобы вы ее подождали… А я, прошу прощения, пойду помоюсь.

Он открыл дверь холла, пропустил нас внутрь и закрыл ее за нами. Мы огляделись вокруг в полном недоумении. Холл был абсолютно пуст.

Впрочем, это было не совсем так. Морской пейзаж еще висел на стене, словно пытаясь скрасить собой пустоту помещения. Вся остальная обстановка исчезла: ни ковра, ни двух диванов по углам, ни большого орехового бара, ни столиков и кресел, ни легких красных гардин на окне-витрине. Даже статуэтки злосчастной Дианы не было на каминной полке.

Мы переглянулись с Данаилом и рассмеялись: невежливо обошелся с нами хозяин, запихнув нас в эту пустыню.

— Ничего не попишешь, экспроприация экспроприаторов, — сказал Данаил. — Не вижу только, на что бы нам сесть.

— И я не вижу, — отозвался я. — Будем прохаживаться и любоваться морскими волнами.

Я пошутил, а сердце почему-то сжалось. Пустота этого огромного помещения меня угнетала. На паркете были видны лоснившиеся следы и царапины от мебели, которую по нему волокли. Следы сходились и сливались у двери.

Вошел молодой рабочий, умытый и освеженный, и мы спросили, куда делась вся здешняя роскошь. Он рассказал, что большая часть мебели была изъята для кабинетов в разные учреждения, а кое-какие мелочи забрали себе Ваня и его семья. Ване дали комнату внизу, им — наверху, на втором этаже. Остальные заперли до дальнейших распоряжений.

— Ваня все провернула, — сказал восхищенно молодой мужчина. — Бой-девка! Такая квартира нам не снилась… Почему вы не сядете?

Мы были слегка обескуражены Ваниной оборотистостью и странным вопросом хозяина и только молча улыбались. Он обвел глазами холл. Лицо его приняло глуповатое выражение:

— Вот чудеса! Только что здесь были и диван, и два мягких стула. Куда они подевались? Может, кто приходил и взял их?

— При нас никто не приходил, — сказал я.

— Любопытно… Спрошу жену, когда вернется. Пойдемте, посидите у нас наверху.

— Лучше мы подождем в Ваниной комнате, — сказал Данаил.

— И так можно, — согласился новосел.

Мы вышли из холла. Он показал нам Ванину комнату, приветливо кивнул и пошел наверх, довольно похлопывая ладонью по лакированным перилам лестницы. Комната нашей подруги оказалась запертой, но ключ торчал в двери. Данаил повернул его и открыл дверь.

Увы, и здесь мы не могли сесть. Сесть было просто негде, мы так и остались стоять на пороге. Даже не попытались войти внутрь.

Это была большая квадратная комната, прежняя детская, и, наверное, когда в ней помещались две кроватки, два столика, маленький белый гардероб и куча игрушек — все это осталось на своих местах, — она была просторной и светлой. Но теперь мне прежде всего бросилось в глаза, что пройти от двери к окнам невозможно.

Взгляд мой сразу упал на два зеленых кресла, два «мягких стула», как их назвал Ванин сосед, — они были тут, у самой двери, поставленные друг на друга, чтобы занимать меньше места. Великолепный чипровский ковер (во время обыска мы видели его в кабинете хозяина) лежал у наших ног, свернутый в рулон. Большой гардероб, трехстворчатый, с зеркалом в человеческий рост, закрывал почти всю левую стену комнаты — детский ютился справа. Середину комнаты занимал большой обеденный стол, на котором громоздилась горой всякая всячина: фарфоровая и алюминиевая посуда, хрустальный сервиз для вина и множество дамских принадлежностей — резные коробочки, пудреницы, флакончики с духами и одеколоном, зеркало с изящной серебряной ручкой, ножницы и щеточки, шелковые гарнитуры, и чего только еще там не было. На детские кроватки было брошено несколько платьев и зимнее пальто с каракулевым воротником… В общем комната была больше похожа на комиссионный магазин, чем на жилище. Предметы были навалены, разбросаны, разметаны, словно в лихорадке, в какой-то слепой одержимости. А надо всем этим изобилием, на громадном гардеробе, торчала статуэтка Дианы-охотницы. Она смотрела на нас сверху немо и насмешливо глазами без зрачков, холодная и жестокая в своей бездарной наготе…

Эх, Ваня, Ваня! Не надо было нам с Данаилом сюда входить, по крайней мере ему не надо было входить. Не надо было нам открывать эту дверь именно тогда, именно в те чудесные неповторимые дни. Может быть, несколькими годами позже, когда мы приобрели жизненный опыт и освободились от некоторых юношеских иллюзий, мы выдержали бы это зрелище. И наверное, даже дождались бы тебя, чтобы с тобой попрощаться…

Я посмотрел со страхом на своего друга: он оцепенел. Вперив взгляд в мраморную Диану, он сжимал кулаки, словно готовясь к какому-то молчаливому и безнадежному поединку, яростный и бессильный, как оскорбленный ребенок. Почувствовав мой взгляд, он опомнился. Шагнул к гардеробу. Поднял руку и смахнул статуэтку. С глухим стуком она упала на шелковое белье на столе, но осталась цела.

Тогда Данаил взял ее и со злобной силой хватил ею об пол.

Какое событие в жизни человека малое, а какое большое? От чего зависит его судьба? Один наступает пяткой на колючку и умирает от инфекции, другой месяцы и годы сидит в окопах под взрывами мин и снарядов, лежит в госпиталях, из его тела извлекают кусочки стали, его режут и зашивают, и он продолжает жить. И если даже потерял одну руку, радуется, что осталась другая и он может зарабатывать на хлеб и ласкать детей; если потерял глаза, радуется, что сохранил голову.