Эмил Манов - Избранное

— Неприятно, — сказал он своим тихим женственным голосом. — Мне только что звонили из министерства, и я заверил их, что сегодня мы представим проект. Может быть, все же его следует послать, а, Стойков?

Светозар посмотрел на него внимательно, и тот отвел глаза. Светозар сказал мягко:

— Мне очень жаль, товарищ Стефанов, я знаю, что создаю тебе затруднения. Ответственность за задержку я беру на себя. Кроме того, я уверен, что ты сам не послал бы работу, в которой сомневаешься.

— Верно, — сказал со вздохом Стефанов. — Но что делать? Наверху все спешат, и я уже два раза допускал компромиссы со своей профессиональной совестью. Ты знаешь, что мне это противно… — Он встретил взгляд Светозара. — Ладно, ладно, в третий раз не возьму греха на душу. И все же, скажу я тебе, мне осточертело получать замечания за такие вещи, в которых я не виноват. В нашем ремесле есть в конце концов и искусство, а это не все понимают. И приходится каяться в мнимых грехах.

— На этот раз я буду каяться, — усмехнулся Светозар. — А что касается грехов… Думаю, что ты собираешься взять на душу один вполне реальный грех.

— Да?

— Я имею в виду Попову.

Стефанов беспокойно поелозил на стуле.

— Тебе Денев сказал?

— Я только что узнал, — ответил уклончиво Светозар. — А следовало бы узнать раньше, поскольку я прямой начальник Поповой.

Стефанов встал и заходил по кабинету. В его узких плечах было что-то унылое и беспомощное, и Светозару стало его жалко. Этот отличный специалист был никудышным начальником: вечно боялся кого-нибудь задеть и не умел подчинять других своей воле.

— Денев в самом деле очень настаивает, — сказал Стефанов, глядя себе под ноги. — Не знаю, как поступить. Просто… очень уж мне не хочется ссориться с партийным бюро.

— Тебе незачем ссориться с партийным бюро. Денев не имеет права распоряжаться по такому вопросу.

— Тебе легко говорить, Стойков, а я беспартийный… Мне уже указывали, что я не опираюсь на партийную организацию. И где? В министерстве, на коллегии. Поверь, не больно приятно чувствовать себя школьником, которого отчитывают… Поповой мы в конце концов поможем устроиться в другом месте.

Хотя Светозар считал Стефанова человеком порядочным, он понял, что если сейчас просто воззвать к его чувству справедливости, это не поможет. Он встал, готовясь уйти.

— Вот что, товарищ Стефанов. Ты знаешь, что Поповой я дорожу. Я подам в отставку в тот же день, когда ты подпишешь приказ об ее увольнении. Я пойду к заместителю министра, к министру… Я не позволю втоптать в грязь эту женщину. А тебе — сыграть недостойную роль в борьбе мелких самолюбий.

Стефанов уставился на него изумленно: никогда еще Светозар Стойков, которого он считал своим первым советчиком, не говорил с ним так резко и непочтительно. Несколько мгновений он боролся со своим уязвленным начальническим тщеславием. Потом взволнованно протянул руку Светозару.

— Знаешь, Стойков, если я уважаю коммунистов, то потому, что среди них есть такие люди, как ты.

Вечером Светозар Стойков вернулся домой очень усталый и удрученный. Он вырвал у Стефанова обещание не увольнять Попову и все же не успокоился: зная напористый характер Денева, он был уверен, что неприятности на этом не кончились.

Преследование Поповой он воспринимал как личную обиду, потому что не только не находил ничего постыдного в ее поступке, но в некотором смысле ею восхищался. Он считал, что она сделала смелый шаг, и что мало кто из окружающих, связанных условностями времени, дерзнул бы так поступить. А может быть, ему только так казалось? В последние годы его жизнь была слишком бедной событиями, слишком однообразной и серой. Это породило у него бессознательное преклонение перед сильными страстями; сам он, уже тридцатичетырехлетний мужчина, после шести лет семейной жизни чувствовал себя неспособным их испытать. Нет, не только несправедливость его волновала. История Поповой разворошила в его душе то, что было давно забыто, и в то же время заставила его почувствовать себя постаревшим. Эх, никогда уже ему не вернуться к бурям и безумствам молодости, к тем милым, неповторимым безумствам…

Пока он раздевался в прихожей, из холла выпорхнули дети — совсем маленькая белокурая дочурка и пятилетний сын — и с радостным криком бросились к нему. Девочка первая повисла у него на шее. Сын, поразительно похожий на отца, остановился на мгновение и посмотрел на него исподлобья со сдержанной ревностью. Светозар улыбнулся, подхватил и его, и так, с двумя детьми на руках, вошел в холл.

— Добрый вечер, Милена, — приветствовал он жену.

— Добрый вечер. Скорей закрывайте дверь, а то уйдет тепло, — сказала Милена строго и тут же ласково улыбнулась.

Она сидела на своем любимом месте — на диванчике возле большой чугунной печки — в темно-вишневом пеньюаре, который стал ей немного тесен, с вязаньем в руках. От ее свежего ясного лица веяло тихой приветливостью, которая всегда благотворно действовала на Светозара. Он не помнил случая, чтобы жена, встречая его, была раздражена или нахмурена, и был благодарен ей за это.

Он нагнулся и поцеловал жену в лоб. Сел возле нее на диванчик. Она отложила вязанье и пожурила детей:

— Бойко, Светла, оставьте папу в покое. О чем мы с вами говорили?

Но дети вцепились в отца еще крепче, целуя его наперебой. Тогда она взяла сначала одного, потом другого, поставила их на пол и велела убрать разбросанные кубики. Вернулась на свое место, положила свою руку на Светозарову.

— Как прошел день? Рассказывай.

Он улыбнулся: она спросила, не глядя ему в глаза. Она почувствовала его настроение, но помнила, что он не любит, когда следят за выражением его лица. Он обнял жену и привлек ее к себе.

— С чего начать?

— С чего хочешь. — Теперь она смотрела на него своими ясными голубыми глазами. Провела пальцами по его лбу. — Вот эта морщинка мне не нравится. Ну начинай, только рассказывай все, как было, не смей ничего скрывать.

Это была хорошая традиция их семьи — делиться пережитым за день, будь то впечатления от встреч с людьми или неприятности, с которыми пришлось столкнуться. Эта традиция стала особенно прочной после рождения первого ребенка, когда Милена была вынуждена бросить службу в бухгалтерии и остаться дома. Появление второго ребенка окончательно лишило ее надежды посвятить себя своей профессии, и она смирилась: домашнее хозяйство, заботы о детях, об удобствах мужа тоже были своего рода призванием, которому она отдалась и которое даже полюбила. Ей хватало скромных развлечений: время от времени они ходили в театр или в кино, по праздникам гуляли с детьми в парке, посещали друзей и принимали их у себя. Милена была довольна своим мужем и своей жизнью.