Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

— Что ж, я сумею себя защитить,— спокойно ответил Док.

— Один против двоих?

— Думаю, что да. Вот взгляни-ка,— весело сказал Док; он встал и подошел к полкам у противоположной стены. На них стояло несколько книг, радиоприемник, две-три вазы и еще несколько предметов. На самой верхней полке Аллан увидел два маленьких деревянных ящичка, на которые раньше никогда не обращал внимания. Док снял с одного из них крышку и сунул туда руку. Аллан заметил, как что-то блеснуло в темноте — хорошо смазанный маслом металл: Док Фишер держал в руке тяжелый пистолет.

— В трудную минуту,— сказал он добродушно,— эта штука может очень приго­диться. Несколько лет назад я выменял его вместе с пятьюстами патронами. Посколь­ку существует строгий запрет на хранение огнестрельного оружия, сейчас невозмож­но достать пистолет.

Безрукавка, которую носил Док, была в пятнах пота на груди и на спине. По сравнению с массивным торсом руки его казались слишком тонкими, а пальцы, сжи­мавшие рукоятку пистолета, явно не отличались ловкостью и сноровкой, хотя рука была жилистая и мускулистая.

— За это я мог бы получить пять лет тюрьмы,— проговорил он, почти с неж­ностью глядя на пистолет.— Но ведь кто знает, может, в один прекрасный день при­дется пустить эту штуку в ход. Пока что мир становится не лучше, а все хуже и хуже, и неизвестно, надолго ли нас оставили в покое хотя бы здесь, на Насыпи.

Аллан ничего не ответил. Его обрадовало и встревожило то, что он увидел. Обрадовало, что Док Фишер в случае опасности может защитить себя: он любил ста­рика, доверял ему и не хотел, чтобы с ним приключилась какая-нибудь беда. И в то же время от оружия повеяло чем-то тревожным, оно как бы предвещало драму, ка­тастрофу, самое худшее. Аллану невольно подумалось: «Док старый, а я молодой...» Аллан питал самые дружеские чувства к Доку Фишеру, относился к нему с огромным уважением, потому что Док был старше, во многих отношениях умнее и уж во вся­ком случае знал куда больше, чем Аллан, но прежде всего он уважал Дока Фишера за то, что Док сумел создать себе сносные условия существования. И тем не менее он невольно повторял про себя снова и снова, словно заучивая закон природы, кото­рый ни в коем случае нельзя забывать: «Док старый, я молодой, и если что-нибудь случится, я знаю, что он старый, а я молодой». И Аллан не сводил глаз с пистолета.

Когда Аллан уже собрался уходить, Док снова спросил, как чувствует себя Ли­за, и Аллану пришлось ответить, что в жару ей стало нездоровиться.

— Позаботься о том, чтобы она хорошо питалась,— сказал Док.— Я имею в виду калорийную пищу. Витамины.

— Мы хорошо питаемся,— возразил Аллан.

В общем, особой разницы не было между их меню здесь и тем, что они ели, когда жили на Апрель авеню. Лиза никогда не была изобретательной кулинаркой, поэтому в основном они и там покупали полуфабрикаты, а также консервы и расти­тельный бекон, искусственное повидло, белый безвкусный хлеб, все тот же бесцвет­ный растительный сыр, кофе, печенье и шоколад.

— Хорошо! Хорошо! — Док кивал головой так, словно был доволен.— Но здеш­нее меню не отличается разнообразием. Знаю по собственному опыту. Иди сюда.

Док вышел через низенькую дверь и двинулся по тропинке, которая вела мимо сарая к колодцу и огороду. Начинало смеркаться. Сегодня их беседа несколько затя­нулась. Когда они подошли к грядкам, Док нагнулся, и Аллан услышал, как под его руками шелестит какая-то зелень.

— Смотри.

Док выпрямился, и Аллан внезапно почувствовал, что держит в руке пучок про­хладных зеленых листьев.

— Это салат,— сказал Док.— Заставь Лизу съесть это и приходи снова, когда понадобится еще. Несмотря на засуху в этом году салат растет хорошо. У меня его больше, чем мне нужно.

Внезапно Аллан немного испугался: почему Док так заботится о Лизе?

— Послушай, ты думаешь, что у Лизы что-то не в порядке? — с тревогой спро­сил он.— Может быть, она больна?

— Нет,— ответил Док.— Она не больна. Просто одни лучше переносят жару другие — хуже. Ты здоровый и сильный, и тебе жара не страшна. А Лиза малокров­ная. У нее слабый организм. Ей нужно хорошее питание и прежде всего железо, а его она может получить, только если будет есть овощи вообще всякую зелень.

Аллан, однако, знал, что Лиза совсем не любит овощей. Он думал об этом, когда возвращался домой с двумя бочонками воды и пучком салата. Думал и о том, как она целыми днями лежит на матрасе, жалуется на тошноту, головную боль и прочее. Стоит ей почувствовать себя неважно, и она, как ребенок, тотчас распускает нюни. Аллан разозлился: надо же такое придумать — есть салат!

Он остановился, поставил бочонки на землю, вырвал из пучка сочный лист и осторожно попробовал его. На вкус он был влажным и горьким — во рту сразу пересохло.

Аллан раздраженно отбросил салат. Он вдруг возмутился: нет уж, спасибо, пока им удается доставать нормальную пищу, они не станут есть траву, хотя Док и и утверждает, что это полезно для здоровья! Аллан старался отогнать от себя мысль, что, когда начнется настоящая нехватка продуктов, придется есть что угодно, лишь бы не умереть с голоду. Изо всех сил он стремился более или менее четко опреде­лить границы своего нового существования, хотя в глубине души прекрасно сознавал, что в критической ситуации пойдет на все — только бы выжить.

Через некоторое время Аллан услышал звук волн, набегающих на замусорен­ный берег. Сладковатый запах воды смешивался с кисловатым зловонием морской травы, выброшенной на берег и лежавшей у самой воды длинными мерцающими от влаги лентами. Этот запах был сильный, свежий и одновременно прелый, и почему-то Аллан вдруг подумал о Лизе: он видел, как она спит на матрасе под тентом в своих изношенных нейлоновых трусиках и полотняной рубашке, которую забрала у него; видел ее в фургоне, где она стояла согнувшись, свертывала широкий матрас и запи­хивала его в угол, чтобы у них было больше места.

Его девочка-жена.

Внезапно в нем вспыхнуло желание. Позапрошлым вечером Лиза отвергла его, казалась испуганной, хныкала, почти умоляла. Это и удивляло и злило его, посколь­ку он заметил, что с тех пор, как они перебрались на Насыпь, она стала ему более желанной, и он вообразил, что она должна чувствовать то же самое. Ее капризы раздражали его, так как он теперь проще стал смотреть на эротику и все связанное с ней; она превратилась для Аллана в одну из форм повседневной жизни, стала про­сто одной из реакций организма. Дурацкие угрызения совести первых недель их совместной жизни давно прошли; отбросив предрассудки, Аллан всецело отдавался на волю своих неукротимых желаний, которые сдерживал теперь лишь в тех редких случаях, когда хотел проявить особую заботу о жене, ее тщедушном теле, слишком тщедушном, чтобы оно могло зажечь страсть во взрослом мужчине и тем более уто­лить ее,— ту заботу, которую в нем, очевидно, породили первые угрызения совести после той первой ночи, проведенной с ней, когда она, тринадцатилетняя девочка, пос­ле короткого разговора в кафе решительно отдалась ему, чтобы обеспечить себе крышу над головой. А теперь она уползала от него, словно перепуганный зверек... Он чувствовал себя обманутым, ему казалось, будто его лишили того, что принадле­жит ему по праву; если она заболела, то пусть скажет об этом прямо, ему надоели ее жалобы и слезы, он сыт этим по горло.