Кнут Фалдбаккен - Страна заката (журнальный вариант)

Он бежал, задыхаясь, с него градом лил пот. Никогда еще марш-бросок не давал­ся ему с таким трудом. Он всегда был в хорошей физической форме, хотя, возможно, и располнел немного перед тем, как они перебрались на Насыпь. Сейчас они питались довольно скудно и однообразно, и он снова стал стройным и поджарым. Аллан поша­рил в мешке, нащупал морковку и сунул в рот, он бежал, спотыкаясь, и на бегу же­вал, всасывая сок. Было сладко и вкусно. С потревоженной ветки на него вдруг поли­лись остатки утреннего дождя. Аллан жадно слизнул с тыльной стороны ладони круп­ные капли воды. Они были кисловатые, но хорошо утоляли жажду.

Потом он сидел за стойкой, положив ноги на подставку и откинувшись на стуле, упиравшемся спинкой в полки с товарами для автолюбителей. День был очень тихий, спокойный. Аллану пришлось обслужить всего шесть-семь покупателей (узнав об этом, Янсон по обыкновению начнет горько сетовать: всего год назад, даже если бы покупателей было в десять раз больше, это считалось бы весьма скромным результа­том), да еще какой-то тип хотел купить автомобильные покрышки, очевидно, для спе­куляции. Но давно прошли те времена, когда автомобильная резина продавалась сво­бодно, и небольшой запас, которым располагал Янсон, разошелся сразу после то­го, как было введено нормирование. Человек, интересовавшийся покрышками, пожал плечами и уехал на своем сильно потрепанном «пикапе», он явно был из тех, кто ком­пенсировал уменьшение своих доходов за счет черного рынка и меновой торговли.

Под тяжелым небом, затянутым облаками, рано начинало смеркаться. Наступила осень. Капли дождя дробно стучали в черную от вечернего сумрака застекленную дверь, в которой отражались полоски красного и зеленого неонового света, горевшего на последних, еще действовавших четырех бензоколонках. Газовый фонарь (электри­чество тоже было нормировано) одиноко раскачивался под порывами ветра, отбрасы­вая на мокрую от дождя разъезженную мостовую белый синтетический свет. Улица была темная и малолюдная. В домах на противоположной стороне свет горел всего в двух-трех окнах. Большинство обитателей Свитуотера старались приберечь отпущен­ное им электричество для приготовления пищи и отопления: с каждым вечером ста­новилось все прохладнее. Если только в этих темных квартирах вообще кто-то живет...

Аллан сидел, глядя в темноту сквозь стеклянную дверь, и чувствовал себя совер­шенно чужим в этом коконе из бетона,- потускневшего металла и искусственного света. Тщательно спланированные сооружения бензозаправочной станции вдруг начали раз­дражать его, прежний гипнотический эффект внезапно прошел, и ему открылось нечто чуждое, ужасное, противоестественное — и угрожающее. Запах, исходивший от его пальцев — едкое химическое зловоние отработанного масла и грязи,— казался ему те­перь отвратительным, масло и бензин стали вызывать у него раздражение на коже, а когда он шел по бетонному покрытию стоянки, подошвы его ботинок с такой силой ударяли о твердую поверхность, что у него болели ноги. Мир бензоколонок стал ему чужд и враждебен; этот мир не подходил ему больше ни по своим свойствам {ни по размерам; Аллан знал, что долго он так не протянет.

Ветер снова ударил в дверь. Фонарь закачался и выхватил из темноты какой-то новый контур, чей-то одинокий силуэт на фоне неуловимого блеска, разливавшегося по асфальту... Нет, не может быть. И снова тротуар потонул во мраке ночи. Но в тот же миг сквозь непрекращающийся стук дождя по стеклам он услышал какой-то звук. Крик? Его первой мыслью было не двигаться с места: возможно, кто-то хотел выманить его на улицу и там, в кромешной тьме, разделаться с ним -г-в последнее время уча­стились налеты на бензозаправочные станции, и ради небольших сумм людей калечи­ли и убивали, Аллан открыл ящик стола, где лежал газовый пиетолет,— интересно, как с помощью этой игрушки можно защититься от грабителей? Он сидел, как и прежде, неподвижно, но все чувства его были обострены до предела. Снова послышался крик или зов, на этот раз гораздо ближе и отчетливее, и Аллан невольно приподнялся на стуле, так как в этом звуке было нечто знакомое, нечто такое, что затронуло в нем струну, которая заставила его вести себя вопреки требованиям здравого смысла. Ин­стинкт, предчувствие оказались сильнее...

Аллан встал и направился к двери, выглянул, придерживая щеколду, посмотрел, что делается за бензоколонками: голос доносился оттуда... И тут он увидел женщину — она медленно шла, сгорбившись, пошатываясь и спотыкаясь на мокром асфальте. Се­кунды было достаточно, и он уже знал, кто это, и бежал по асфальту сквозь дождь и ветер к этому силуэту, к этому голосу, который его интуиция давно узнала. Аллан добежал до нее в то мгновение, когда она пошатнулась и чуть не упала, он подхватил ее и поставил на ноги. — Мэри!

Она была одного с ним роста, нет, выше его. Аллан со страхом смотрел на ее изу­родованное лицо.

— Мэри, Мэри, что случилось?

— Привет, Аллан...

Хотя голос ее звучал чуть слышно, ей все-таки удалось изобразить на разбитых губах слабую улыбку.

— Я думала, никогда тебя не найду...

— Но что с тобой случилось?

Аллан изо всех сил сжимал ее плечи. Мэри дрожала всем телом. Она была босая, одежда на ней промокла, из ран и царапин сочилась кровь, губы распухли, на лбу была большая ссадина, один глаз заплыл и налился кровью. Аллан беспомощно повторил:

— Что с тобой случилось?

— А, ничего особенного, Аллан. Ничего особенного...

Ей еще раз удалось изобразить подобие улыбки, но глаза ее затуманились, дрожь сотрясала тело. Казалось, она вот-вот потеряет сознание.

— Пойдем,— сказал Аллан и повел ее к помещению станции.

— Эти свиньи избили меня и забрали деньги,— сказала Мэри Даямонд.

Она умылась, но лицо ее было опухшим, а дрожь время от времени сотрясала тело; съежившись и завернувшись в плед, она сидела на единственном стуле, предназ­наченном для клиентов.

— Кто же это?

— Ну конечно-полиция, кто же еще?

— Полиция?

— Да, по-ли-ция,— передразнила она его.

Силы понемногу возвращались к ней, глаза заблестели, и она уже говорила четко и ясно несмотря на разбитые губы.

— Полицейские свиньи. Они все время лезут в наш женский промысел. Не любят свободных художников вроде меня...

Наконец Аллан сообразил:

— Так, значит, ты...

— Ну конечно! — И снова в голосе ее прозвучала обычная ирония.— Я «промыш­ляю» на Автостраде. Надо думать, для тебя это не новость? Или это известие тебя как громом поразило?

Ее сарказм был способом самозащиты и поэтому не обижал так, как мог бы обидеть. Для Аллана это было лишь свидетельством того, что он ей не безразличен, и теперь, несмотря на весь драматизм этой неожиданной встречи, он даже испытывал какую-то своеобразную, хотя и неуместную радость, потому что находился с ней ря­дом и видел ее полные ноги, которые она поджала под себя, сидя за столом, где ле­жало несколько замусоленных журналов для автолюбителей и еще стояла пепельница, набитая окурками Янсона и пробками от бутылок.