Ольга Фикс - Улыбка химеры

На Людином лице читалось не горе, а, скорее, грустное недоумение. «Как такое? Почему со мной?» Ответа она, впрочем, не ждала. Ее, конечно, предупреждали, что ребенок маленький, плохо развивается. Готовили осторожно к возможности неблагополучного исхода. Но в семнадцать лет с трудом верится в возможность несчастья. Может, с кем-нибудь другим, не с тобой. Когда везли в каталке на кесарево – улыбалась: «Вот, скоро маленького увижу!»

Теперь Люду больше всего расстраивало, что так и не дали посмотреть.

– Понимаешь, Ань, – жаловалась она, – головой-то я понимаю – умер. Уродства, несовместимые с жизнью, – мне объяснили. Но сама-то я его мертвым не видела. И вот мне все время кажется, что где-то он, мальчик мой, жив, просто его мне не показывают. Прячут где-то и не показывают. Вот ведь глупость какая, Ань? Может, ко мне опять психиатра вызвать? Пусть он лекарство посильней какое-то даст. А то я от этих мыслей и вправду с ума сойду.

– Люд, психиатр же тебе сказал, что это совершенно нормально. Постепенно пройдет.

– Да когда ж оно уже пройдет, наконец?! Может, когда нового ребенка рожу? Как думаешь, Ань?

Аню страшно возмущало, что Люде никто не объяснил, что больше детей у нее никогда не будет. Все химеры рождались с помощью кесарева сечения, при этом роженицам, во избежание рецидивов, перевязывали трубы. Но Юля возразила, что медику непозволительно руководствоваться «всякой лирикой». Исходить нужно из логики текущего момента.

– Подумай сама: зачем человека лишний раз расстраивать? Сейчас она хотя бы на что-то надеется. Надежда поможет ей пережить утрату. Если ей все сразу выложить, она ж тут у нас рёхнуться может! Ты «Клинику острого горя» учила? Ничего, потоскует немножко и придет в себя. Не она первая, не она последняя.

Вообще-то Ане здесь нравилось. Молодые мамочки, счастливо разглядывающие своих первенцев, – редко кто успевал родить двоих еще до окончания школы. Детишки, каждый из которых был чудом из чудес. Правда, в ожидании анестезиолога будущие мамы успевали иной раз досыта накричаться от боли, а новорожденные так и вообще плакали непрерывно – не успеет один замолчать, как другой принимается вопить. Но в целом все это как-то не напрягало, даже иногда веселило. Нормальная жизнь, чего там.

Основной Аниной задачей считалась первичная обработка новорожденных. Хотя, конечно, она крутилась то здесь, то там, у всех без исключения на побегушках. Новенькая, куда ж деваться.

Ее обычно вызывали в родзал на последних потугах. Акушерка передавала ей ребенка, и Аня быстро уносила его в соседнюю комнату на обработку. Там она внимательно осматривала малыша и, если отклонений не находилось, взвешивала его, измеряла, купала, капала ему в глазки альбуцид и делала первые прививки. После чего чистого и спеленутого младенца торжественно выносили к маме для первого знакомства. Акушерка передавала его роженице и помогала приложить к груди.

Если у ребенка обнаруживались отклонения, Аня вызывала дежурного врача. За время, что она здесь работала, ей пришлось это сделать трижды. В первый раз у ребенка был синдром Дауна, во второй младенец напрочь отказывался дышать, и Аня до прихода врача исправно качала его амбушкой, за что была удостоена благодарности и всячески обласкана: «Молодчина! Не растерялась!» Аню, впрочем, не столько благодарность интересовала, сколько результат. Ребенок выжил, вот что было самое главное.

В третий раз она углядела на спине новорожденного зачатки крыльев, и его срочно, ни слова не сказав матери, унесли в хирургию. Операция прошла успешно, и через неделю здоровую детку вернули маме, которой наплели страшных сказок про спинномозговую грыжу, дескать, нельзя было терять ни минуты. Аня иногда встречала эту маму с коляской. Ребенок выглядел абсолютно нормально. Может, Юрка тогда все преувеличил?

Не считая этих трех случаев да плюс химереныша, о котором к тому же все было известно заранее, ничто не омрачало Аниной жизни. Впервые с начала учебы Аня чувствовала себя на своем месте. Здесь она могла помогать ближним с чистой душой, не ощущая себя предательницей и подсадной уткой. Это Ерофеев ей однажды сказал. «Ты, Анька, как подсадная утка. Заводишь их в кабинет, улыбаешься. Заходите, ничего вам не будет. А они верят тебе и не боятся».

Они с Сашкой по очереди караулили Машку по вечерам у входа в общагу. Но то она им не попадалась, то спешила куда-нибудь, короче, поговорить толком и не удавалось. А время, между прочим, шло и начинало уже поджимать.

С вечера у Лерки ныла спина. И вчера тоже ныла, и позавчера. Всю последнюю неделю, почти не переставая. А с утра сегодня вдруг отпустило. Лерка открыла глаза, обвела взглядом комнату. Серые, в розовый цветочек обои. Потолок с протечкой в правом углу. Закоптившийся кафель над плитой. Груда одежды на кресле. Как так можно жить? Как она докатилась до такого? Немыслимо! Невозможно!

Она вскочила, ощутив неожиданный прилив сил. Дышалось не в пример легче, чем в предыдущие дни. Живот не давил больше на ребра. Разумеется, Лерка понимала, что это всего лишь краткая передышка, к вечеру ноги опять отекут, станет тяжело двигаться, навалится чугунной лапой усталость. Но эти несколько часов необходимо было как-то использовать. Шкафы разобрать, полки протереть, пол вымыть, да хоть плиту привести в порядок. Не мешало бы, конечно, если еще останется время, обои сменить, потолок побелить и девять розовых кустов посадить, но это уж как получится.

Лерка раскрыла шкаф и решительно сбросила все вниз с верхней полки. Какие-то шали, шарфики, Сережкин помятый галстук. Всякая дрянь, что никогда не носится, а лишь захламляет в шкафу пространство. На фиг! Где большой мешок? На помойку!

Последним с полки скатилось что-то маленькое, железное. С трудом Лерка наклонилась и подняла. Господи, а он-то как здесь оказался? Маленький самодельный волчок. Ажурная шестеренка на металлическом стержне. Опустилась на колени и крутанула. На глаза навернулись слезы. Волчок завертелся, на миг почти скрывшись с глаз и став похожим на облачко. Потом, по мере замедления движенья, сделались различимы очертания вращающегося диска, начали проступать многочисленные переплетения соединенных друг с другом окружностей, блеснули острые зубчики. Лерка в который раз уже подивилась потрясающей красоте узора. А это ведь была деталь, в которой каждая загогулинка была для чего-нибудь предназначена, каждый шпенек был не просто, а чтоб за что-то цепляться! Наконец волчок плавно качнулся несколько раз и упал набок. Вот и все. Не так уж долго вертелся, всего каких-то пару минут. Может, она недостаточно резко его крутанула? Или пол у них в квартире неровный?

Попробовать еще раз? Когда-то она часами могла следить за его круженьем, ее прям-таки завораживало, отвлекая от грустных мыслей и настраивая на философский лад.