Иэн Бэнкс - Смотри в лицо ветру

Второй объект обнаружился внутри двухместного летательного аппарата, где был заперт, как в ловушке, и отчаянно орудовал кислородным баллоном, пытаясь пробить фонарь летной кабины.

Она сорвала стенки кабины. Белошерстый челгрианин пырнул ее старинным кинжалом в грудь. Она, не обращая внимания на клинок, взяла челгрианина за горло и рывком вытащила из летательного аппарата. Он лягался, брызгал слюной и сдавленно рычал. Кинжал в ее груди скользнул внутрь и исчез. Она направилась на край террасы, без малейшего напряжения держа челгрианина на весу, а его отчаянных пинков и вовсе не замечала.

У края террасы она вытянула руку с пленником за балюстраду. До моря было метров двести. Старинный кинжал, словно по волшебству, плавно выскользнул из ее ладони. Им-то она и освежевала жертву. Она действовала с яростной быстротой и управилась примерно за минуту. Из полураздавленной глотки челгрианина вырывались глухие вопли.

Окровавленная белая шкура слетела к волнам, будто тяжелый промокший ковер. Отшвырнув кинжал, она когтями распорола челгрианина от срединной конечности до паха, сунула руку в разрез, сгребла и выдернула внутренности, одновременно отпустив его шею.

Он полетел прочь, издав наконец полнозвучный высокий хриплый вопль. У нее в руке остался его желудок. Кишки, разматываясь на лету, длинной трепещущей лентой выскальзывали из тела.

Освежеванный и выпотрошенный, он стал очень легок, а его внутренности были эластичны и держались прочно. Он еще долго болтался вверх-вниз на ленте своих кишок, дергался, кричал и визжал, а потом она позволила ему упасть в соленые волны.

Она поглядела на брызги через челгрианские глаза, затем превратилась в облако пыли, самыми крупными индивидуальными компонентами которого остались наноракеты.

Спустя несколько минут снаряд в мозгу Эвейрла взорвался, но челгрианка уже стала колышущимся серым столпом, растворившемся в небесной высоте.

Хорошо снова обзавестись телом. Здесь, в милой горной деревушке, приятно сидеть в крошечном кафе, курить трубку, потягивать вино из бокала и глядеть вдаль, на Челизе. Воздух чист, обзор превосходен, осень только начинается. Определенно хорошая это штука – жизнь.

Меня зовут Шолан Хадеш Гюйлер, я отставной адмирал-генерал объединенной челгрианской армии. Я не разделил участи Разума-Концентратора орбиталища Масак и моего бывшего коллеги и подчиненного, майора Тибило Квилана. Концентратор извлек меня из душехранительницы Квилана, спас, переслал одному из всесистемников охраны… и впоследствии я воссоединился с предыдущей версией себя самого, с той самой, которую Квилан спас дважды: первый раз они с Уороси вынесли субстрат из военного института города Кравинир на Аорме, а во второй – с помощью флотского автономника Квилан отыскал субстрат среди обломков «Зимней бури».

Ныне я снова свободный гражданин Чела, заслужил солидную пенсию (ну, на самом деле две) и уважение старших по званию (их тоже два комплекта, но только одному из них известно о существовании другого; впрочем, тот, что лучше осведомлен, не настаивает на своем старшинстве). Надеюсь, что потребности в моих услугах больше не возникнет, но если так, то я скорей окажу их не старым своим начальникам, а моей новой ровне. Ибо я – по определению, которое использовал бы еще несколько лет назад, – самый настоящий предатель.

Еще до того, как обнаружили погибший корабль, высшее челгрианское командование подозревало, что меня как-то обработали или даже завербовали, но я прошел все проверки и на все реагировал правильно.

Они были правы, но одновременно и ошибались. Культура завербовала меня в субстрате, но еще во время его хранения в институте на Аорме. Это случилось задолго до Войны Каст, когда такого и предположить никто не мог.

Лучший способ завербовать индивида – личность или машину – это не имплантировать ему какую-нибудь миметическую вирусную дрянь, а вынудить его измениться по собственной воле; именно так со мной и поступили или, говоря точнее, меня убедили так самому и поступить.

Мне показали все, что следовало показать, о моем обществе и об их, и я предпочел их сторону. Собственно, я стал гражданином Культуры и агентом Особых Обстоятельств – это нехарактерно скромное название носит у них структура, объединяющая в себе разведку, шпионскую службу и контрразведку.

Я делал вид, что подчиняюсь ходу событий, но на самом деле хотел не уничтожить Масак и его обитателей, а, наоборот, всех спасти. Я был страховым полисом ОО, их форс-мажорной статьей, парашютом (да, с чем меня только не сравнивали). Получи я соответствующий приказ, я бы помешал Квилану осуществить Перемещение и ни в коем случае не стал бы перехватывать контроль, если бы он отказался выполнить задание. Однако же было решено, что на случай Перемещения заготовлено достаточно предохранительных мер и средств, а само Перемещение дает возможность отследить, куда ведет червоточина, или даже напасть на Вовлеченных, стоящих за атакой (это не удалось, и, по моим сведениям, до сих пор неизвестно, кто был этим таинственным союзником, хотя у ОО наверняка имеются соображения на сей счет).

Бóльшую часть времени я ныне провожу на Масаке, часто – в обществе Кабе Ишлоера; наши роли схожи. Время от времени возвращаюсь на Чел, но предпочитаю новый свой дом. Недавно Кабе сделал интересное наблюдение: он прожил в Культуре почти десять лет и только тогда сообразил, что, если граждане Культуры зовут представителя другого социума послом, на самом деле это означает, будто он, по их мнению, выступает посланником Культуры в своей родной цивилизации, и исходят они при этом из предположения, что чужак, само собой, проникается интересами Культуры в большей мере, чем интересами родного общества, а раз так, то достоин повышения социального статуса.

Да, гонора им не занимать! Ну да ладно.

Я встречался с Махраем Циллером. Он сперва отнесся ко мне с недоверием, но затем оттаял. С недавних пор мы с ним обсуждаем возможность его визита на Чел, разумеется неофициального, вместе со мной, скорее всего, в начале следующего года. Как знать, вдруг мне удастся выполнить задание, послужившее легендой Квилану.

По слухам, Концентратор и Квилан канули в полное небытие, не осталось ни резервных копий, ни личностных слепков, ни душ.

Наверное, они оба к этому и стремились. Майора я еще могу понять, мне его до сих пор очень жаль; он так страдал, что ни пережить, ни перетерпеть свое горе не мог; однако мне, как и многим, трудно понять, отчего такое сложное и интеллектуально продвинутое существо, как Разум, прониклось стремлением к самоуничтожению.

Жизнь никогда не перестает удивлять.