Геннадий Михеев - Карта русского неба

- Ты уже получил простоту от Клавдии. И, заметь, сбежал... как шпана.

- А чёш тебе, братушка, терновый венец-то не нацепили? Терна не нашли...

- Я ж не называл себя царем. Это нескромно как-то.

- Вот скажи... Алеша... какова роль старика во всей этой истории? Ведь если б не Петрович, проехал б я мимо "Безродной" - и никаких на жопу приключений.

- Тогда б таскался до конца своих дней по командировкам как вечный жид.

- Разве это плохо...

- Вот что... Мишутка. - Мишу передернуло. Так его называла только мать. - Ты и без всяких намеков прекрасно знаешь, что жизнь слишком коротка, чтобы распылять ее на всякие пустяковины.

- А не хочешь ли ты сказать, что вся эта трагикомедия разыграна только лишь для того, чтобы я... или мы с тобой... да нет - именно я узнал эту истину еще более прекрасно.

- Во второстепенном смысле - именно это и хочу сказать. Только ни ты, ни я не являемся точками отсчета. Все действа, как священные, так и разыгранные в лицах ради удовольствия, призваны каждому из миллиардов живущих в этом мире сказать про бренность бытия.

- Вот что... двойник!!! - Жукова прорвало. - Сейчас я тебе ВСЁ скажу. Каждый из миллиардов есть существо. Имеющее душу, волю, сознание. Целеполагающееся, любящее, верящее, грешащее и потом расплачивающееся, теряющее, страдающее в конце концов. И ни одна сволочь - ты понял, Алеша, ни одна! - не вправе за человека решать, что ему думать, кого ненавидеть, за кем идти. Ну, предположим ты взошел на Голгофу... Ладно там - вознестись и с концами. Так нет - приперся, принес благую весть о том, что мы де бренны и вообще... овцы, нуждающиеся в пастухе. И все теперь будут ждать твоего второго пришествия, а такие идиоты как я расползутся по планете и станут внушать людям, что надо в тебя верить иначе все будут гореть в аду. Тех же, кто не согласится с нашим безумием, мы будем душить, мочить в сортирах, вешать, сжигать. А ты говоришь: небеса, не будем спускаться. Будем. Слышишь, брат? Будем!!!

Миша столь страстно вещал, что аж вскипел. Когда он наконец включился в реальность, узрел... да ни черта он не узрел.

Пророка не было. Но на полу валялся окровавленный бинт.

Миша заколотил в дверь. Делал он это долго. Зачем - сам не понял.

Наконец приоткрылась дверь-купе, донесся железный грохот.

- Что - горим? - Вопросило свиное рыло.

- Кто со мной здесь был?

 Ты чё, мужик. - Свинорылый выразил отвращение. - Охренел? До белочки допился. Ты тут один. Один! Понял, ур-род?

Умные люди — орудие в руках у дурных.

Уильям Хэзлитт

Родился и вырос я в Ельце, стотысячном городе, который рассекает на Инь и Ян прекрасная Тихая Сосна. Я люблю те места, но, как и многие, по молодости лет особых перспектив в нем не видел. Так же как не наблюдали в Ельце своего будущего великие Бунин, Пришвин и Хренников. Еще в седьмом классе первой школы — той самой гимназии, в которой когда-то преподавал Василий Розанов, я решил стать врачом. И это мне удалось: я поступил в медицинский институт Российского университета дружбы народов, что во граде Москве. Учиться было легко, ибо я с седьмого класса целенаправленно постигал хитрые науки, в той или иной степени связанные с человеческим организмом. Трудно было с трудоустройством: парень я из глубинки, а хорошие места в этом мире достаются разве блатным.

Пробовал трудится участковым врачом в поликлинике, ютясь по съемным углам. Еще в универе познакомились с землячкой, тоже из Липецкой области, из городка Данков; Света училась на филолога. Разбегались, вновь сходились, но наконец все же решили попытаться создать семью, тем более что между нами все же была симпатия. Но для полноценного соединения нужна была основа, которая суть есть деньги и гнездо. И здесь подвернулась верная халтура: одной крупной добывающей компании понадобился доктор — на далекое месторождение, затерянное в тундре. Согласно контракта, через год я имел право соскочить, вернувшись куда хочу, а денег хватило бы на ипотечный старт с лихвой.

Что ж: год — это как в армии, а Света поклялась, что дождется.

Из Нерюнгри лететь пришлось с вахтовиками, суровыми молчаливыми дядьками, источающими перегар. Когда наша вертушка сильно ударилась оземь, я подумал, прилетели. Оказалось, состоялась жесткая посадка, в результате которой воздушное судно сильно искорежилось и потеряло летные. Старший летчик, сообщив, что мы все в рубашках родились, удрученно заявил:

- Ребят, нас никто здесь искать ни хрена не будет, ибо наш полет был несанкционированным, а само месторождение левое, незаконное. Кто хочет выжить — давайте уж выбираться в пешем порядке.

Как видно, народ попался опытный, прожженный. Грязно выругавшись, ребятня принялась собираться в поход. Положение усугубили два обстоятельства. Первое: перед отправкой у всех отобрали и документы, и гаджеты, и вообще все личное имущество, так что невозможно было даже установить наше местоположение, не говоря уже о связи. Бортовая рация не работала в принципе, так что оказались мы в информационном анусе. Второе: у нас почти не было провизии, ибо на борт погрузили явно ненужное нам теперь буровое оборудование.

В тундре царила поздняя осень, чреватая заморозками, зато обильная ягодами. Ну, что ж... командир падшего воздушного судна подбодрил нас крепким словом — и мы отправились искать спасение.

Уже на второй день я понял: добрая половина вахтовиков — гопота, эдакие ушкуйники удачи. Эти люди установили иерархию, в которой наметились тузы и шестерки, причем, я выстроился крайне близко к концу. Начитавшись в детстве книжек, я знал: в таких экспедициях одни пожирают других — такова стратегия выживания. Я в момент катастрофы был пухленьким, наверное, аппетитным, и гастрономические взгляды тузов наводили меня на мысль о том, что медик им явно не нужен.

В общем, на вторую же ночь я отважно бежал, предусмотрительно прихватив и без того скудные еды. Чтоб меня не нагнали, двое суток я потратил на петляние то на Восток, то на Север, то во все стороны сразу. Поверив, что у меня не уже будет хвоста, решительно двинулся на Юго-Запад, туда, где вероятнее всего встречу цивилизацию.

Хотя питание я и растягивал, через неделю все кончилось, а от всякой морошки меня уже выворачивало. К тому же я познал, что в этой стране прямых путей не бывает: приходилось обходить болота, форсировать ручьи и реки, преодолевать кряжи. Когда в очередной раз оказывался на высоте, оглядывал просторы и ужасался: столько пространства — и никаких признаков спасения!

Прошло еще пять дней. Или шесть, а, может быть, семь — по правде, я сбился со счета. Однажды утром, выгребшись из-под выпавшего за ночь первого снега, я отчетливо осознал, что в игре «Выживший» мне победить вряд ли — и запаниковал. Я принялся беспорядочно бегать вокруг скарба, истерически взвизгивая, и по счастью зима подарила открытие: с Запада на Восток шла колея. А ведь неведомое транспортное средство ночью пролетело всего в паре метров от меня, и я не услышал! Я не автомобилист и неспособен по следу протекторов прочитать направление. Повинуясь интуиции, часа через два я выбрел к человеческому жилью. Это был целый поселок, напоминающий аккуратненький германский концлагерь. Когда я вошел на улицу, меня обступила толпа. Люди смотрели на меня с улыбками на устах и с глубокой скорбью в глазах. Я не ожидал, что успел почти что потерять человеческий облик — борьба за существование здорово обтрепала и истощила мое существо.