Валентин Тарнавский - Цвет папоротника

Я начинал понимать. Валентин не смел сказать всей горькой правды в лицо Марине. Не отваживался. Хотя уже трусливо убил ее в себе издали. Перелетные птицы конвертов давно опускались на лед. Теперь он шкодливо прятал пороховой нагар в глазах. Революция в убийстве свершилась после того, как от поединка на мечах, лицом к лицу, человечество перешло к огнестрельному оружию, когда жертву можно прикончить издали, из безопасного укрытия, самому ничем не рискуя. Например, с самолета. Но Валентин боялся признаться себе в этом.

Минут через пятнадцать я задремал, а когда раскрыл налитые свинцом веки, за окном начинал сереть новый день.

Марина нервно ходила по комнате, брала с книжной полки первый попавшийся томик, невидяще листала и швыряла на двуспальную неразостланную постель. Пепельница передо мной дышала сожженным домом, а полированный журнальный столик был весь засыпан пеплом. Глаза мои сами собой закрылись.

— …Трус, какой же ты трус, — с глубоким болезненным недоумением повторяла она. — Я бы все поняла. Только для чего ты до последнего дня писал мне такие письма? Почему не пристрелил сразу?

Валентин наклонялся, подбирая томик с постели, аккуратно ставил на место. Руки у него, должно быть, дрожали, опухшие пальцы не гнулись.

— Ты этого хотела. Я не мог тебя обидеть… — автоматически говорил Валентин и монотонно, в отчаянии шептал себе под нос что-то похожее на: «Я не успел, я ничего не успел».

— Прилетела. Легковерная дуреха. Последний шанс. Боже, как стыдно. — Она прикладывала руки к щекам, потом машинально раскрывала какой-то буклетик. — А ты знаешь, даже мой первоклассник спросил, скоро ли приедет «наш новый папка»?

— А как же твоя самостоятельность? — Валентин прятал подбородок в воротник и закрывал буклет, будто стараясь вернуть своей жизни заученный порядок.

— На нужно… Хотя бы сейчас. Ты, ты знаешь, каждая женщина… прежде всего только женщина. — Марина вертела в руках снятую с телевизора вазочку, не зная, куда ее приткнуть.

— Я не готов… еще. У меня тема горит. — На Валентина жаль было смотреть. Но вазочка с подоконника вновь вернулась на место.

Они совсем забыли обо мне. Валентин теперь был похож на уставшего льва, который долго готовился к прыжку, да так и просидел всю жизнь на месте, застыв в ожидании.

Марина смахивала пепел на пол, и дым был синий, как металлическая стружка. Валентин принес из кухни веник и совок и принялся заметать за нею следы.

— Чистюля. Супермен. Так мне и нужно. Захотела поверить. Получай. — Она глухо засмеялась. — А ты, оказывается, кисель. Облако в штанах. Баба ты, настоящая баба. Не мог обидеть…

Я решил не просыпаться, пока она не уедет. Резко хлопнула входная дверь. В прихожей испуганно зашелестели листки календаря — и все стихло.

В комнату вошел Валентин с будто наклеенной улыбкой и тусклым, угасшим голосом сказал:

— А ты знаешь, она сама отдраила ту ржавую полосу в ванне.

Призрачный свет вливался сквозь зашторенные окна. Валентинов огненный чуб прилип к черепу, открывая приметную залысину. И весь Валентин как-то набряк, оплыл, растекся, словно сгоревшая за ночь свеча.

С той поры прошло немногим больше года. Немало изменилось в нашей жизни. Я напечатал свою работу в толстом журнале, и она вызвала неожиданный резонанс. Меня заметили, к нам зачастили гости, мы подтянулись, стали делать зарядку.

А у Валентина все почему-то пошло вверх тормашками. Важная тема не вытанцовывалась. Не шла, как он говорил, реакция синтеза. И я подумал, что в этом, очевидно, есть какая-то высшая закономерность и справедливость. Как ни химичь, а существует, вероятно, неоткрытый еще элемент жизни — «Витум» где-то за номером 140 в таблице Менделеева, который и толкает вперед все развитие. И есть люди, которые носят его в себе. А бывают другие — у которых его нет.

Этот элемент был в Марине, потому что она героически боролась, даря миру новое — своего будущего основателя всеобщей теории всего на свете, аналитика Сержа, обрекая себя на прорастание, как зернышко, однако, и на возрождение в нем. Но его не было в Валентине — сильном мужчине, который должен был бы нести их обоих на себе ради жизни на земле, а избрал спокойный путь в никуда. Он был тупиком развития, наростом, генетическим мулом, наконец.

Валентин замкнулся в себе, стал редко заходить к нам. Я же время от времени заглядывал к нему. Как-то я увидел на телевизоре, под вазочкой, красивую вязаную салфетку ручной работы. Через месяц такие салфеточки были уже на всех полочках, что очень меня заинтриговало. Неужели в этой квартире появилась женская рука?

Еще через месяц я увидел у его двери аккуратный джутовый коврик, на который уже целился. Жучок. Я позвонил Валентину. За дверью зашаркали шлепанцы, послышался голос: «Кто?»

— Это я.

Валентин открыл дверь пошире, отступая в сторону. Последнее время он перестал делать пробежки, где-то доставал итальянские спагетти и научился ловко наматывать их на вилку. У него прорезался талант кулинара.

— А, ты?.. Заходи, — вяло произнес он, — я думал, кто-то чужой.

На кресле лежал наполовину связанный из пушистой закарпатской шерсти плед. Валентин согнал с него котенка, взял длинные спицы и уверенно принялся заканчивать очередной ряд петель. Выходило не хуже, чем у опытной вязальщицы.

— Ну ты даешь, — с уважением сказал я.

— Это от нервов… Знаешь, ни к черту в последнее время. — Валентин широко зевнул.

— В горы едешь?

— Нет, наверно, — Валентин надкусил бублик. — В этом году махну в Крым.

Он быстро, на глазах, начал толстеть. Макароны — ничего не попишешь. Волевой подбородок постепенно тонул в сытой трясине щек, утопал в воротнике, шея зарумянилась, округлилась. На атлетических мышцах нарастал жирок. Он приносил моей жене брюки и сорочки, и она распускала когда-то ею же сделанные складки.

Как-то в воскресенье, когда я нес полное ведро к мусоропроводу, мне навстречу вышла незнакомая полная женщина в цветастом переднике на располневших бедрах.

— Привет, что, не узнаешь? — пискляво спросила она.

— Валя, это ты? — удивился я и с пронизывающим страхом подумал: «Ну что же, ну что же это?»

Накануне майских праздников я скреб куском стекла стену в коридоре. Только что мне досталось как дежурному по этажу от нашей преподавательницы анатомии, суровой женщины, которая ничего не боялась и смотрела правде в глаза. Она крепко, по-мужски взяла меня за локоть и подвела к короткой надписи на стене: «Читайте!» На войне она слышала от раненых всякое.

Я прочитал и стал ковырять стену ногтем, смущаясь, как стыдливая девушка.

— Прочитали? Теперь образуйте от этого существительного прилагательное. Образовали? Таково ваше воспитание. Какое бескультурье! И это люди, которые получают высшее образование!