Александр Михайловский - Второй год новой эры

Тогда де и там же.

Виктор де Легран, французский дворянин 16-ти лет от роду, год рождения 1777-й

Последние три месяца своей жизни я словно бы застрял в дурном сне, от которого никак не могу проснуться. Со мной случилось столько страшного, невероятного, и снова страшного, что для одного человека это слишком, тем более если этот человек – всего лишь молодой юноша, выросший в дворянском поместье в неге и заботе, не знавший тягот и трудов, не нарастивший мускулов и не имеющий никакого опыта выживания в условиях отсутствия всяческой цивилизации, которые, ко всему прочему, еще подразумевают присутствие в этих первозданных лесах совершенно ужасных дикарей с кошмарными людоедскими ритуалами… Американские индейцы по сравнению с местными аборигенами выглядят как вполне цивилизованные люди.

Однако начну обо всем по порядку. Разве мог я подумать, что беззаботное существование в нашем имении, расположенном в благословенной солнцем Аквитании неподалеку от маленького городка Эшурньяк, закончится однажды так страшно и трагически? Всему виной эта революция, которая началась как борьба за справедливость, но очень быстро превратилась в торжество террора и кровавую вакханалию. Четырнадцатого сентября одна тысяча семьсот девяносто третьего года все дворяне вроде нашего семейства были объявлены подозрительными, то есть врагами французского народа, и по всей стране без устали заработали гильотины. Направляли процесс разъехавшиеся по провинциям депутаты Конвента, иначе именуемые комиссарами.

А тут кому как повезет. В Нормандии Робер Ленде добился умиротворения без единого убийства, а в Лионе отставной странствующий актер Колло д’Эрбуа и бывший начальник колледжа Жозеф Фуше применяли частые массовые расстрелы, потому что гильотина работала недостаточно быстро. У нас же все было середина на половину, и скорость работы гильотины наших монтаньяров устраивала, но и без дела она у них тоже не простаивала. Отец чувствовал, что за всеми нами однажды тоже придут.

«Они сумасшедшие, – повторял он, меряя шагами комнату и с беспокойством поглядывая в окно, – они просто маньяки. Пока они не утопят всю Францию в крови, они не успокоятся…»

«Анри, неужели ничего нельзя сделать? – с тревогой спрашивала матушка, сидя на диване с маленьким Филиппом на руках. – Уехать, например?»

«А, бесполезно! – махал рукой отец. – Они контролируют все дороги. Если нас поймают, то уж точно казнят, как поймали и казнили короля. А так хоть есть маленькая надежда, что о нас забудут…»

Мать прикусывала губу, чтобы не продолжать этот разговор, всегда вызывавший у нее панику. И мы просто ждали. Ждали неизвестно чего, какой-то определенности, что ли, при небогатой альтернативе «казнят – не казнят». И, самое главное, мы не чувствовали за собой никакой вины, за которую нас стоило бы казнить. Разве может быть человек виновным в том, что он родился дворянином, а не, к примеру, пастухом или земледельцем?

Но этот день, которого мы так боялись, все же настал. Они пришли. Отец увидел их в конце ведущей к нашему дому аллеи. В вечерних сумерках они ехали на лошадях – грозные, уверенные в своей благородной миссии – неумолимо приближаясь к нашему дому. Впереди, на крупном коне восседал их предводитель, подпоясанный трехцветным шарфом депутата Конвента.

Отец замер, вглядываясь, потом смертельно побледнел и, выпрямившись, сказал до жути изменившимся голосом:

– Уходите все. Бегите в лес, хоть куда-нибудь! Они не пощадят никого. Торопитесь! Пока они будут заниматься мной, вы успеете скрыться.

Мать засуетилась. Она то и дело роняла вещи, ее трясло. Я быстро накинул на себя теплый кафтан, повесил на пояс фамильную шпагу и кинжал, сунул в карман огниво. Затем я взял на руки маленького Филиппа. Мать наскоро накидала в корзину кое-какой провизии, после чего мы украдкой вышли через черный ход. В последний момент мать бросилась на шею отцу, который сжимал в руках свой охотничий мушкет. Все происходило молча, и это еще усиливало ощущение беды; в тишине казалось, что сам воздух настолько тяжел, что давит на плечи. Попрощаться со мной у отца уже не было времени. В дверь колотили тяжелыми кулаками: «Откройте, именем Революции!»

– Береги Филиппа! – только успел мне крикнуть отец, захлопывая за нами дверь. Потом, когда мы уже удалились на приличное расстояние, позади нас раздался громкий выстрел. Это отец попытался подороже продать свою жизнь. Навсегда мне запомнился этот звук – означавший, что жизнь уже никогда не будет прежней. И по сей день этот звук преследует меня в ночных кошмарах…

Мы побежали. Страх подгонял меня – казалось, так быстро мне бегать еще не приходилось. Даже годовалый братец, доверчиво прижавший к моему плечу свою кудрявую головку, не мешал мне переставлять ноги с огромной скоростью. Я убегал от смерти.

Но мать все время отставала.

– Быстрей, мама! – подгонял я ее, вынужденно замедляя бег. При этом меня окатывала липкая волна страха – казалось, стоит остановиться, и уже не спастись.

Я вспомнил, что несколько лет назад мать сломала ногу, неловко поскользнувшись на паркете. Перелом, обработанный хорошим лекарем, благополучно сросся, но мать часто жаловалась на боль в пострадавшей ноге. Наверное, и сейчас ее нога болела от непривычной нагрузки и мешала ей бежать. Все больше становилось расстояние между нами. Впереди, темным контуром на фоне розовато-серого закатного неба, темнел спасительный лес – он олицетворял для нас спасение, жизнь, надежду. Когда-нибудь беспорядки закончатся – и мы вернемся… Только бы пережить это ужасное время, когда на гильотине казнят всех без разбору – даже таких молодых юношей, как я! Некстати вспомнилось, что через два дня мне должно исполнится шестнадцать. Доживу ли я до этого? Я должен. Я спасусь. Мы будем жить! Не достанет нас нож гильотины – нет, мы не дадимся, мы спрячемся, мы переждем эти черные дни. Пусть будет трудно выживать в лесу, но мы справимся. Я готов сражаться с дикими зверями и питаться корой и листьями – но лишь бы не смерть на эшафоте… Подумав об этом, я непроизвольно вздрогнул от леденящей волны, что прошла по моему позвоночнику. Мне отчетливо представилось сверкающее лезвие машины смерти – равнодушного механизма для убийства людей. Отец! Я знал, что он был впутан в какие-то политические дела – что ж, таким был мой отец, он не мог оставаться в стороне от происходящих событий. Нас с матерью тоже бы казнили, а маленького Филиппа, наверное, отдали бы в приют…

Отец дал нам шанс спастись. Пока «они» будут обыскивать дом, мы успеем скрыться под сенью темного леса. Каким зловещим и мрачным этот лес казался мне ранее, когда, бывало, вечером смотрел я на него из окон нашего особняка! И каким приветливым, сочувствующим и добрым выглядит он для меня теперь… Только бы быстрей добраться до него – а там нас уже вряд ли найдут, да и искать, скорее всего, не станут.