Александр Михайловский - Второй год новой эры

И еще – владея силками и луком, я, несмотря на свою молодость, считался среди этих людей ценным добытчиком и полноправным охотником, и моими советами, когда их начали понимать, не пренебрегал даже сам вождь, а при разделе добычи я одним из первых получал кусок на себя и на мать. Но, несмотря на все это, я чувствовал себя чужим среди этих людей, и только больная мать и маленький братец не давали мне возможности пуститься в дальнейшие странствия. Дело в том, что как только я в самой малейшей степени начал понимать разговоры окружающих меня людей, то узнал о том, что не так уж далеко от нас, у слияния двух больших рек, живут похожие на меня цивилизованные люди. Эти люди якобы носят одежду из ткани, убивают своих врагов громом и плавают по реке на том, что по описанию чертовски похоже на парусный корабль. Если бы матушка была здорова, то мы бы вместе отправились на поиски местной цивилизации, а так я оказался прикован к ее постели, ибо не мог оставить ее в тяжелый для нее час.

И вот несколько дней назад моя матушка умерла… Тихо и безропотно отошла она в самый лучший из миров, и я проводил ее душу молитвой. Мужчины клана вырыли могилу, в которой и упокоили Онорину де Легран, в девичестве де Барсак, одетой в ее лучшие одежды и скорченной в позе эмбриона. Вместе с ней в могилу легло все, что ей принадлежало, в том числе и вязальный крючок, и некоторые дамские безделушки, которые моя мать прихватила с собой, кидаясь в бегство из нашего дома. В этом народе не было принято наследовать мертвым, эти люди считали и считают, что вещи умершего человека способны привести их нового владельца к ранней безвременной смерти.

После похорон я забрал с собой самое ценное, что у меня было – малыша Филиппа, фамильную шпагу, кинжал и охотничий нож, после чего пустился в странствия в поисках цивилизованных людей. При этом ножик для пикников я подарил вождю, а свой кафтан его дочке, которая тут же отблагодарила меня на свой манер, завалив под кусты. Насколько я понял ее объяснения, она была в меня влюблена, насколько это доступно дикаркам, и, провожая меня таким образом, она надеялась оставить себе на память моего ребенка, желательно сына. С таким, мол, довеском, ее любой охотник возьмет в свои постоянные женщины. Вот так тут принято – сперва роды, а потом уже замуж.

Итак, собрав все, что мне было дорого, я пустился в путь. Вождь Тим объяснил мне дорогу – сперва идти в направлении заката, пока на моем пути не попадется река. Тогда надо повернуть вниз по течению и идти, идти, идти, пока я не приду к слиянию двух рек, и на их противоположном берегу будет стоянка подобных мне людей. Одним словом, покинув стоянку гостеприимных Горностаев рано утром, я планировал к полудню уже сделать привал у реки. Но так уж получилось, что я пошел не той тропой и забрел на территорию враждебного Горностаям клана Хорька. От вождя Тима я уже знал, что Хорьки убивают всех посторонних, застигнутых на их территории, за исключением периода осеннего перемирия, когда все кланы на своих лодках отправляются к слиянию больших рек бить костяными острогами красную рыбу.

Но сейчас был не тот случай, и потому обнаружившие меня «хорьки» погнались за мной по пятам с намерением убить, а я начал от них убегать, стремясь достичь реки и переплыв ее, найти убежище на ее противоположном берегу. При этом фамильная шпага, завернутая в промасленную кожу, была закреплена у меня за спиной, и доставать ее я не собирался. В этом просто не было смысла, потому что в схватке я смог бы заколоть только одного или двух врагов, а остальные забили бы меня своими дубинами и закололи копьями. Сначала все шло хорошо и во время бега по лесу мне удалось удерживать тяжелых и неуклюжих противников на определенном расстоянии. Но едва я выскочил на берег и попробовал войти в воду, как обнаружил, что вода в реке холодная, и не просто холодная, а обжигающе ледяная. На такое я не рассчитывал.

Но, к моему счастью, как раз в этот момент мимо того места, на котором я собирался пересечь реку, вверх по течению двигался небольшой двухмачтовый корабль. Правда, паруса его были спущены, и двигался это корабль вперед против течения под мерное тарахтение неизвестной мне природы. Но в тот момент, когда на плечах висят разъяренные хорьки, сказать честно, отнюдь не до таких мелочей, как возможное колдовство. Я бросился в воду и поплыл к кораблю, стараясь держать голову Филиппа над водой. На берег позади меня начали выбегать Хорьки и кидать в меня своими копьями, но ни одно из них не упало ко мне ближе, чем в десяти шагах. Тогда преследователи тоже кинулись в воду и поплыли следом. Они, казалось, были готовы преследовать меня не только на том берегу реки, но и на другой стороне луны.

Враги быстро меня догоняли, да и корабль уже почти прошел мимо, но тут стук на нем усилился – и он круто развернулся, идя ко мне на помощь. Люди, которые были на его борту, принялись метко колотить моих преследователей по головам длинными шестами, а еще кто-то бросил мне веревку с узлами, в которую я вцепился, как утопающий в свою последнюю надежду. Ведь на кону стояла не только моя жизнь, но и жизнь моего младшего братишки. И вот в тот момент, когда я считал себя спасенным, кто-то вцепился в мою повисшую на водой ногу, намереваясь сдернуть меня обратно. Я уже слышал его торжествующий хохот, как вдруг прямо над моим ухом прогремел оглушительный мушкетный выстрел, прозвучавший для меня как лучшая в мире музыка. Пальцы преследователя, схватившие мою лодыжку, разжались – и больше он меня не беспокоил. Еще одно мгновение – и сильная рука выдергивает нас с Филиппом на борт этого корабля. Мы спасены! Ура! Ура! Ура! Но что это?! Люди, которые стоят на палубе этого корабля, одеты в длинные брюки, как монтаньяры, а кроме того, больше половины команды представляет собой темнокожих дикарей, а точнее, дикарок, которые угрожающе скалят свои белые зубы. Господи! И Пресвятая Дева Мария! Уж не попали ли мы из огня да в полымя, и не грозит ли нам с Филиппом гибель от рук новых врагов, которые было прикинулись нашими спасителями?

Тогда же и там же

Люси д`Аркур – медсестра, замужняя женщина

Юноша, или даже скорее мальчишка, стоявший перед нами, был похож на затравленного зверька – бледный и жалкий, мокрый, дрожащий, с синими губами и вытаращенными глазами; он нервно скалился и покусывал губы, судорожно прижимая к себе грязный и подмокший сверток. В свертке, прицепленном наискось к его торсу на манер рюкзачка «кенгуру», шевелился и тихо хныкал ребенок, младенец в возрасте около года; впрочем, мне трудно было судить о возрасте малыша, ведь я видела лишь головку, выглядывающую из свертка, окруженную пышным ореолом белесых волосиков.