Александр Михайловский - Второй год новой эры

Я сказала юноше несколько слов, чтобы он ничего не боялся, что мы позаботимся о нем и о ребенке; он только послушно кивал и смотрел на меня как на ангела небесного, несущего благую весть.

– Филипп! Моего маленького братца зовут Филипп… – пробормотал он.

Месье Петрович начал громко и энергично распоряжаться – и наш корабль, описав крутую дугу, бросил якорь у западного, то есть правого, берега реки. Так что если дикари захотят вернуться и снова на нас напасть, им придется сделать изрядный крюк, чтобы подкрасться к нам незаметно… А мы не собирались тут задерживаться. Нам только нужно было искупать обоих братцев – и маленького и большого. Но если с Филиппом можно было обойтись тазом и большой кружкой, то для Виктора обязательно нужна была баня, или, в крайнем случае, купание в реке, после хорошего намыливания.

– Значит, так, – перевела я слова месье Петровича, вручившего Виктору баклажку с жидким мылом, лыковую мочалку и полотенце, – сейчас идешь на корму, где за тобой никто не будет подглядывать, и там снимаешь с себя все свое мерзкое грязное тряпье. Потом тщательно мылишься с ног до головы, потом окунаешься в воду, чтобы смыть с себя всю грязь, потом вылезаешь и повторяешь эту процедуру до тех, пока на тебе не останется никакой грязи, и только потом натягиваешь на себя чистую одежду. Понял?

Пока Виктор мылся, мы с мадам Лялей быстро согрели воду и освободили ребенка от тех отвратительных вонючих шкур и тряпок, в которые тот был то ли одет, то ли завернут. Когда я на него взглянула, мое сердце зашлось от жалости. Малыш был худой, на теле его виднелись какие-то болячки и пятна, а в длинных кудрях копошились вши. Теперь мне стало понятно, что ему не меньше полутора лет. В целом, несмотря на худобу и кожные проблемы, это был вполне развитый ребенок с умными глазенками и полным ртом острых зубок.

– Мальчик! – воскликнула Ляля и чуть тише добавила: – Хороший нынче урожай на мальчиков… – и подмигнула мне.

Мы улыбались, умиляясь малышу, который орал, не переставая. Сюсюкая, мы быстро искупали его, Ляля принесла бритвенный станок и аккуратно побрила голову ребенка, избавляя его от мерзких насекомых. Потом я обработала его болячки – собственно, ничего страшного в них не было, просто раздражение от грязи. И после этого мы стали его кормить свежеприготовленным супом, который за это время как раз допрел на плите… Надо было видеть, как жадно маленький Филипп набросился на еду! Ему даже пришлось держать руки, чтобы он не запихивал еду в рот большими кусками и не подавился. Я держала, я Ляля кормила его ложечкой, дуя на нее, чтобы ребенок не обжегся. Вообще, она очень ласковая и заботливая мать, и даже к чужим детишкам относится как к родным… А я смотрела на Филиппа и умилялась. Какой прелестный французский малыш с голубыми глазками… Я не могла оторвать от него глаз. Интересно, как же эти двое попали сюда? Чуть позже мы непременно это узнаем, осталось лишь немного подождать…

Когда малыш наелся, я взяла его на руки. Он, довольный, разрумянившийся от тепла и сытости, сразу же заснул. Но я все ходила и ходила с ним на руках, и все разглядывала это прелестного худенького ангелочка… И в это же время думала о своем будущем ребенке. И в этот момент я любила всех детей на свете, и всех жалела, и всем им хотела помочь, и со стыдом вспоминала я себя прежнюю, которая не любила детей… Да как же их можно не любить? Таких милых, маленьких, беспомощных, смешных? Мое сердце просто разрывалось от избытка чувств, и то и дело я украдкой утирала слезы. Какая же я стала сентиментальная… Но я люблю себя такую. Теперь я в ладах со своей душой.

Позже, когда Ляля убедила меня положить ребенка, пусть пока поспит на свободной кровати («хватит, тебе нельзя долго тяжелое таскать»), мы вышли на палубу. «Отважный» к тому времени снова снялся с якоря и шел вверх по течению, а молодой человек, уже вымытый, подстриженный наголо и переодетый, сидел на расстеленном брезенте и, греясь на полуденном солнышке, жадно ел суп деревянной ложкой из большого глиняного горшка. Когда ложка зашкрябала по дну, он осовело моргнул, икнул, отставил в сторону горшок, и вдруг растянулся на импровизированной постели, посапывая носом. Бедняга, видимо, не досыпал много дней, проводя их в тревоге и беспокойстве за себя и братишку… Что ж, теперь они с нами, и с этого момента жизнь стала поворачиваться лицом к этим двум братьям, сбежавшим от каких-то свирепых монтаньяров…

Тремя часами позже, когда Виктор проснулся, он рассказал нам свою удивительную историю. Он говорил, я переводила. Все слушали, затаив дыхание…

– И вот… – закончил он свое повествование, – я так счастлив, что в тот момент, когда я уже почти потерял надежду найти цивилизованных людей, о которых мне рассказывали индейцы, я встретил вас… Но я не понимаю одного – как мы могли оказаться в Америке… – Он обвел нас вопросительным взглядом. – Или… – его глаза остановились на мне. – Мадам Люси, мне, возможно, послышалось, или я неправильно вас понял, но, кажется, вы говорили что-то о другом времени… Что это значит?

Сначала я перевела его вопрос, а потом принялась отвечать:

– Это значит, что мы из будущего, друг мой…

– Я не понимаю… – Он растерянно поморгал. – Как это – из будущего?

– Ну вот так… – пожала я плечами, словно путешествие сквозь века являлось для меня самым обычным делом. – Я же тебе уже говорила, что все мы пришли сюда из двадцать первого века…

При этом я не стала углубляться в подробности, рассказывая, каким образом это произошло, но глаза у Виктора все равно расширились в гримасе недоумения, он продолжал беззвучно шевелить губами, словно повторяя про себя: «Не может быть… не может быть…».

– Из… двадцать первого века?! – наконец вопросительно пробормотал он. – Но этого не может быть!

– Ну да, Виктор, – сказа я будничным тоном, – понимаю, что это приводит тебя в замешательство, но, поверь, это правда.

Чуть помолчав, я добавила:

– Давай-ка я тебе всех представлю, как это положено в приличном обществе, а потом мы с тобой продолжим беседу, хорошо? Но только давай договоримся ничему не удивляться и ничего не пугаться. Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось вашим мудрецам…

Тогда де и там же. Виктор де Легран

Новость о том, что молодая женщина, беседующая со мной на немного странном французском языке, на самом деле родилась через двести лет после моей смерти, ошарашила меня как удар по голове камнем, прилетевшим прямо с ясного неба. До этого момента я думал, что ее несколько необычная для высшего света одежда и засоренный английскими словами язык являются следствием длительного проживания в диком краю по соседству с английскими поселенцами. А тут вот оно как… Когда кто-то из этих людей выстрелил прямо рядом со мной в дикаря, меня должно было с ног до головы окутать клубом едкого порохового дыма. Так вот, выстрел был, его ни с чем не перепутать, а привычного дыма не было, только немного пахнуло кисловатым запахом, который тут же был снесен в сторону порывом ветра.