Александр Михайловский - Отцы-основатели

– Как вы смеете?! Это насилие над личностью! Вы принуждаете меня к тому, чего я делать не хочу! Вы – варвары, не имеющие представления о человеческом достоинстве! Вы не имеете права принуждать меня к чему бы то ни было! Неужели власть так ослепила вас, что вы можете безнаказанно издеваться над людьми? Я не стану делать то, что вы просите! Это гнусно, отвратительно и нарушает права человека!

Русская некоторое время внимательно смотрела на меня, не выказывая ровно никаких эмоций, затем совершенно спокойным голосом стала говорить, а Ольга бесстрастно переводила, стараясь не встречаться со мной взглядом:

– Милая моя, не надо так нервничать. Все, что мы делаем – это для вашей же пользы. Вы должны выполнять наши правила. Мне необходимо иметь представление о состоянии здоровья каждого члена клана. Видите ли, тут у нас несколько иной строй, чем в Европе двадцать первого века, и мы действуем в соответствии с местными условиями и обстоятельствами. Наши правила возникли не на пустом месте, и уж конечно, они существуют совсем не для того, чтобы кого-то унизить. Вы можете отказаться от осмотра – дело ваше, но в таком случае мы тоже будем вынуждены поступать по отношению к вам в соответствии с нашими правилами, из которых не может быть исключения. Успокойтесь и подумайте – каким образом гинекологический осмотр нарушает права человека? И почему это отвратительно? И еще вам следует усвоить одну вещь – все ваши «хочу» и «не хочу» не имеют здесь абсолютно никакого значения. Мы решаем более глобальные проблемы в разрезе нашего маленького сообщества – выжить или погибнуть. Возможно, вы этого еще не поняли, поэтому я проявляю к вам терпение и понимание. Если вы не готовы подвергнуться гинекологическому осмотру прямо сейчас, мы можем сделать это в другое время, но сильно затягивать с этим я вам не советую.

То, что она говорила таким спокойным голосом, заставило меня устыдиться своей эмоциональной вспышки. А слова ее заставили задуматься. Что-то было в ее тираде такое, что подействовало на меня странным образом – словно весь мой прежний мир, такой нерушимый и непререкаемый, на мгновение пошатнулся. Вдруг я со всей ясностью осознала, что моя прежняя жизнь, защищенная законом и конвенциями, закончилась. Что именно сейчас я осталась наедине с собой и со своими убеждениями. И что нет здесь у меня ни единого друга… И такая слабость накатила на меня, что я безропотно, молча легла на кушетку и позволила сделать с собой все, что было необходимо.

1 октября 1-го года Миссии. Воскресенье. 12:05. Промзона Дома на Холме.

Похороны погибшего водителя должны были состояться примерно в полдень. Местом для будущего кладбища Сергей Петрович определил небольшую возвышенность на опушке леса примерно в четырехстах метрах к юго-западу от промзоны. Тихое и красивое место отлично подходило для этих целей – вид и природа вокруг располагали к медитации и философским раздумьям. Петрович был удовлетворен, что деликатная проблема с созданием кладбища решилась быстро и успешно, ведь когда-то все равно пришлось бы озаботиться таким серьезным вопросом, как место последнего приюта для усопших. Все во власти Провидения, и смерть – неотъемлемая часть существования, а кладбища неизбежно являются печальными спутниками каждого человеческого поселения… Не на последнем месте у Петровича была и та мысль, что усопший не имел никакого отношения к клану, и погиб он случайно, а не по чьей-либо вине. Великий шаман надеялся, что еще очень не скоро кладбище пополнится новыми холмиками…

Пока Марина Витальевна проводила санитарную обработку и осмотр новоприбывших, старшие полуафриканки из бригад Антона Игоревича, Андрея Викторовича и Сергея Петровича посменно рыли могильную яму. Видимо, это занятие пробуждало в их сознании что-то такое, что заставляло их хранить на лицах торжественное и задумчивое выражение. Работали они молча, лишь изредка, блюдя важность момента, переговариваясь едва различимым шепотом – и к полудню могила была готова. Стандартная посмертная квартира в два метра длины, метр ширины и два метра глубины, чтобы не сумел разрыть ни один медведь. Разрытая могила, сырая и холодная, своим видом напоминала раскрытую пасть матери сырой земли, готовой поглотить еще одно тело, чтобы через некоторое время оно смогло прорасти травой и цветами. Поскольку при жизни погибший был мусульманином, то гроб при похоронах не требовался, а требовалось, как уже говорил Сергей Петрович, похоронить его до захода солнца, а это значит, что полдень – тоже подходящее время для похорон.

На похоронах присутствовал весь клан. Вечером они еще раз помянут этого человека, доставившего к ним свежую кровь, а пока необходимо предать земле его тело, которое Антон Игоревич уже подвез к будущей могиле на УАЗе. Тут же с одной стороны могилы – французские лицеисты, мадмуазель Люси и Ольга Слепцова. Они знали этого водителя меньше полусуток – он забрал их в пригороде Парижа, провез через половину Франции для отдыха и развлечений, а потом должен был вернуть обратно, но вместо этого доставил их сюда, найдя собственную гибель. Глаза французских школьников сухи – они не столько жалеют об этом человеке, сколько злятся на него, потому что, если бы он поехал по другой дороге, двигался быстрее или медленнее, то их автобус благополучно разминулся с бродячей межвременной дырой и сейчас они уже были бы у себя дома, с папами и мамами, сестрами и братьями, вспоминая о празднике, прекрасно проведенном на морском берегу. Это именно он привез их сюда, похоронив заживо в каменном веке – и многим кажется справедливым, что сам он сейчас лежит на краю сырой могилы.

С другой стороны большим полукругом (потому что их много больше чем французов) стоят Лани и полуафриканки, причем последние – смугленькие и короткостриженные – в первых рядах. Погибший сильно похож на них внешне, и им кажется, что они хоронят кого-то из своих – последнего мужчину племени, который не впал в грех людоедства. На глазах у многих стоят слезы, а девки помоложе откровенно плачут. Этот немолодой уже человек, которого они никогда не знали, стал им вдруг ближе самого родного из родных – возможно потому, что он был «оттуда», и в то же время обладал поразительным сходством с ними, аборигенами этого девственного мира…

Посмотрев на это проявление истинного горя, пятнадцатилетний мальчик-мулат по имени Бенджамен, чьи родители переехали в Медон из Мартиники, выбрался из окружения своих одноклассников и перешел на другую сторону, встав рядом с Алохэ-Анной, которая приобняла его за плечи, будто младшего брата. Следом за ним вышла и присоединилась к полуафриканкам его ровесница французская арабка Камилла, которую тоже приняли как родную, хотя своей внешностью она лишь весьма отдаленно походила на полуафриканок. Быть может, как раз в этот скорбный миг эти двое и поняли, что попали в общество, в котором они по-настоящему будут равны всем остальным, невзирая на цвет кожи и форму носа. Но им еще предстоит узнать и сделать для себя открытие, что оборотной стороной равных прав всегда являются равные обязанности – а это такая штука, что к ней применимо непреложное правило – взялся за гуж, не говори, что не дюж.