Александр Михайловский - Отцы-основатели

Увиденное явилось для меня настоящим шоком. Но это был еще не конец. Борясь с приступами тошноты, я смотрела, как русские стреляют в убегающих женщин и детей… Я хотела крикнуть: «Остановитесь!», но из горла вырывался лишь тихий нечленораздельный писк.

В то же время от меня не ускользнула реакция остальных наблюдателей, что стояли рядом со мной. Похоже, никто не разделял моих эмоций. Словно толпа футбольных фанатов, они с интересом смотрели на столкновение, на их лицах было написано возбуждение; охваченные азартом, криками они подбадривали «своих», бурно жестикулировали и живо обсуждали происходящее между собой. Что дикари, что французы – все они вели себя почти одинаково, разве что в моих бывших учениках ощущалась некоторая нервозность. Ни сочувствия, ни сопереживания, ни протеста… Да, горько подумала я, человеку понадобились века, чтобы выйти на высокий духовный уровень, и пара месяцев, чтобы утратить все приобретенное…

А вот то, что произошло дальше, я не могла предположить даже в страшном сне – настолько это было кошмарно, абсурдно и сюрреалистично. Дикарки, победно улыбаясь, стали деловито отрезать трупам головы своими жуткими ножами. И эти кошмарные трофеи они насаживали на копья и втыкали эти копья вдоль берега… И все это творилось под благосклонными взглядами вождей.

От многочисленного вражеского племени осталось не так уж много, около двух сотен – только женщины и дети, которых каким-то чудом не пристрелили. Уж не знаю, зачем их оставили в живых – едва ли я когда-нибудь постигну помыслы этих сумасшедших русских варваров. Некоторые из пленных были ранены, и теперь они жалобно подвывали и стонали.

Но кульминацией этого момента стало еще одно событие. Из толпы был вытащен мальчик лет двенадцати, по виду местный. Почему-то все были злы на этого несчастного перепуганного ребенка. Его, визжащего и отчаянно сопротивляющегося, чернокожие дикарки грубо волокли к небольшому плоскому пятачку земли, на котором собрались вожди, а я в это время с безмолвной мольбой переводила взгляд с одного русского вождя на другого – но видела в их глазах лишь холод, равнодушие и осуждение по отношению к этому мальчику. Вот один из них едва заметно кивнул – и одна из женщин преспокойно, не изменившись в лице, отсекла ребенку голову своим мачете… Минута – и голова мальчика пополнила собою ужасный частокол, а тело его, подобно телам остальных убитых, было раздето догола и брошено в реку. Увидев это, я покачнулась и рухнула в обморок, словно типичная, так презираемая мною, «слабая женщина»…

Очнувшись, я увидела, что надо мной хлопочет Ольга, а остальные смотрят на меня – одни с тревогой и любопытством, а другие в общем-то равнодушно. Мне было очень стыдно за этот обморок, и я поняла, что дальше так продолжаться не может. Во мне накопилось столько напряжения, что я боялась непроизвольно взорваться. Неприятие, непонимание мешали мне адаптироваться в этом обществе. Я ломала голову, но не видела решения этой проблемы. Мне казалось, что у меня один выход – просто перестать существовать. Это лучше, чем прожить остаток жизни в мире жестокости и абсурда. Но я слишком малодушна, чтобы покончить с собой, кроме того, подобный выход из ситуации претил всем моим убеждениям. Что же делать? К моим мучительным раздумьям присоединялась настоятельная потребность ощутить рядом хоть какое-нибудь живое существо, которое могло бы меня утешить…

Убедившись, что со мной все в порядке, все разошлись по своим делам. Я встала, осмотрелась вокруг и увидела, что возле тех домов, в которых мы жили до того, как переехали в Большой Дом, творится какая-то приподнятая суета. Наши дикарки младших возрастов – и черненькие и беленькие – сновали туда-сюда с поручениями, топилась баня, а также печи в казарме и общежитии – да так, что из труб валили столбы белого дыма с искрами, а Петрович отдавал своим помощникам какие-то указания. Спросив у Ольги, что там происходит, я получила ответ, что вожди решили принять женщин и детей побежденных дикарей в наше племя. Она сказала, что это делается для того, чтобы не дать этим несчастным умереть с голоду, так как их мужчины убиты, и некому стало добывать для них еду.

Что ж, вот он – наглядный пример того, как мужчины ставят женщин в зависимость от себя, веками и тысячелетиями насаждая в их головах убеждение, что без мужчин они ничего из себя не представляют. А ведь если бы эти невежественные дикарки задумались о том, что они ничуть не хуже мужчин могут справляться с добыванием пищи, они и сами могли бы выжить, и тогда им не пришлось бы зависеть от чужого племени. Хотя какие из них добыватели – они же почти все с маленькими детьми… Как же они их бросят ради охоты? Тут опять постарались мужчины – в постоянном стремлении закрепить и усилить свое гендерное превосходство они внушили этим женщинам, что нужно рожать как можно больше, что это их главная обязанность, что они не могут выбирать собственное поприще… Несчастные первобытные женщины! Никто здесь не борется за их права, и оттого у них жалкая, беспросветная, полурабская жизнь…

И вдруг в моей голове что-то щелкнуло. Стоп! А я? Ведь я ничем не отличаюсь от этих женщин по своему положению. Все достижения феминизма здесь не имеют абсолютно никакой цены – ведь борьба за права женщин еще далеко, за тысячелетия, впереди… И я, увы, ничего не силах изменить сейчас. Не в силах, потому что я одна. Моя жизненная позиция стоит наперекор убеждениям всех остальных. Но все остальные более-менее довольны, одна я несчастна… Наверное, мне стоит смириться. Другого варианта нет. Наверное, мне стоит наконец начать думать позитивно и постараться увидеть хоть что-то хорошее вокруг себя. Ну вот, например, просто справедливости ради, исходя из своих наблюдений, не могу не отметить, что наши вожди трудятся не меньше, а даже больше своих подопечных, и при этом едят то же, что и другие члены племени, и живут в таких же условиях. Это так, но неужели же я начинаю испытывать к ним что-то вроде уважения? Не может быть. Наверное, здесь, где у меня нет ни одного единомышленника, мои мысли стали несколько извращаться – и вот я уже готова зауважать этих русских, этих угнетателей женщин, этих самодовольных обладателей мужских половых органов. Нет, не бывать этому. Они могут запудрить мозг своим затюканным женщинам и темным дикаркам, но только не мне. Меня им не обмануть. Хотя и признаю, что они не такие ужасные и отвратительные, как показалось мне вначале.

Пока я размышляла, в общей суете нашлась работа и мне – Ольга, раздуваясь от осознания своего превосходства, вручила мне веник из прутьев и вместе с другими нашими девочками послала подметать пол в нашей бывшей казарме. Она только и ищет повод, как бы меня лишний раз унизить. Мысленно отхлестав Слепцову этим самым веником по шее, я поплелась исполнять свою повинность наравне с бывшими своими ученицами. Ну что ж – по крайней мере, меня не заставили чистить сортиры…