Сергей Яковенко - Омут

– А разве обязательно на что-то рассчитывать?

– А разве нет?

– Не знаю… Рассчитывал ли я на что-то, провожая ту девочку домой? Нет, конечно. Мне было достаточно, что мы просто идём вдвоём. Вот и всё.

– А ещё у меня был попугай. Маленький такой. Волнистый. Семёном звали. Даже разговаривать умел. Жил в огромной клетке, а я его иногда выпускала по квартире полетать. Родители меня потом ругали, а я всё равно выпускала, пока их дома нет. Он полетает, нагадит повсюду, а потом сам же в клетку возвращается. И я с тряпкой, как шальная, бегаю, заметаю следы преступления, чтобы от родителей не влетело. Самое интересное, что мне-то от этого никакой пользы. Ну, сидел бы он в этой своей клетке и сидел. Места там много, еда, все удобства… И мне бы ничего убирать не пришлось. Но жалко было, что птица не летает, я и выпускала. А однажды выпустила, а балкон закрыть забыла. Он и удрал. Бегала я потом по улице, искала везде, да куда там… От мамы влетело. И самое интересное, что я больше расстроилась не от того, что меня наказали, а от того, что птица улетела и, скорее всего, умерла впоследствии. То есть проблема сама собой решилась, и выпускать никого не надо из клетки, какашки убирать не надо. Но вот меня наказывают, а я реву из-за попугая! Парадокс! Смешные эти дети. Так у них всё как-то… Не логично, что ли?

Я лежу в собственном доме, в собственной постели, обнимаю женщину, с которой прожил добрую треть жизни. Говорю с ней по душам. Я чувствую её дыхание, слышу её голос, узнаю в нём каждую интонацию. Улавливаю тонкий запах её волос…

Историю о попугае я уже слышал сотню раз. Да и об однокласснике Маша однажды рассказывала. Но прерывать не хотелось. Я слушал её и узнавал в лежащей рядом Марии ту самую Машу, которую потерял, но так и не смог вернуть.

В соседней комнате беззаботно спала дочурка. Всё было так буднично, обыденно и в то же время замечательно. Если бы можно было остановить время и остаться так лежать в обнимку навсегда, то я без раздумий согласился бы. Лежать, глядя на звёздное небо, и делиться сокровенным с самым дорогим человеком. С человеком, который каким-то волшебным образом перестал быть холодной, бездушной, расчётливой куклой.

– Маш.

– М-м-м?

– Ты никогда не задумывалась над тем, почему дети счастливее взрослых?

Она удивлённо хмыкнула:

– Да как-то надобности не было. А с чего ты взял, что дети счастливее?

– Не знаю. Мне кажется, это очевидно.

– Может, и так. Наверное, дело в ответственности. Ты вырастаешь, у тебя появляются какие-то обязанности, заботы, долги. А пока ты ребёнок, какие у тебя заботы? Бегай себе во дворе, гоняй кошек палкой, ешь песок.

– А какой период в жизни для тебя самый счастливый?

Она снова хмыкнула. На этот раз чувствовалась в этом «хм» определённая доля раздражения и недовольства. Она отстранилась от меня и улеглась на спину.

– Что это тебя на философию потянуло, Семёнов?

– Просто мне иногда кажется, что мы недостаточно знаем друг друга.

– До недавних пор не казалось. Но в последнее время ты стал другим. И, честно говоря, меня это очень беспокоит.

– И что именно беспокоит? Три оргазма за час? – Я хотел разрядить обстановку, но на этот раз Мария была настроена на серьёзный разговор и никак не отреагировала на шутку.

– Думаю, ты прекрасно понимаешь, о чём я говорю. У нас нормальная семья, Николай. По крайней мере, всегда была нормальной. И мне очень не хотелось бы что-то менять. Но ты, видимо, считаешь иначе. Нет? – Она помолчала, давая мне возможность высказаться, но я не отвечал. – Ты хоть сам замечаешь, как изменился? Ещё месяц назад ты гордился своей работой, карабкался вверх по карьерной лестнице… по головам шёл! Жёсткий, лаконичный, уверенный в себе мужик! Я себя чувствовала как за каменной стеной! Знала, что в любой жизненной ситуации ты способен защитить семью от любого… удара. И что происходит сейчас? Вместо того, чтобы быть главной опорой, ты превратился в мягкотелого занудного слюнтяя! Сюсюкаешь с ребёнком, как старый маразматик, ноешь о матери, как девчонка об улетевшем попугае, звонишь посреди рабочего дня и пускаешь слюни в трубку: «Машенька, мне плохо, я заболел…» Что с тобой, муж? Где твоя гордость? Где самолюбие? Где логика, в конце концов? К чему эти выходки?

– Маша…

– Хренаша! – рявкнула жена, перебивая меня на полуслове. – Не называй меня так, будто мне три года от роду! Ты меня ещё солнышком назови, как Юлию! Может, проблююсь. Семёнов, наша семья рушится, как ты не понимаешь?! Или ты этого и добиваешься? Под идиота косишь? Или как там в психиатрии это называется?

– Синдром повышенной сензитивности, – механическим голосом ответил я.

– О! Вижу, ты даже книжку умную почитал! Интересовался диагнозом? Браво, муж! Аплодирую стоя! Молодец! Видимо, догадываешься, в какую сторону понесло, раз такие сложные термины в голове держишь. Ну а если догадываешься, то и с последствиями диагноза, наверное, тоже потрудился ознакомиться. А? Семёнов! Признайся. Потрудился? Хотя, к чему вообще трудиться? Достаточно было у мамаши своей чокнутой спросить. Уж она тебе рассказала бы, если бы могла, конечно.

Мария закипала всё сильнее. Она уже не лежала, а сидела на коленях рядом со мной и жестикулировала, как Гитлер на трибуне во время пламенной речи перед беснующейся толпой фашистов.

– Думаешь, я не знаю, что ты хотел её перед эвтаназией из хосписа забрать? Мне участковый в тот же день позвонил! Расспрашивать стал, не замечаю ли я за тобой каких-нибудь странностей в последнее время. Хотя ты от своего синдрома так отупел, что не в состоянии был сам додуматься, что подобные выходки не остаются без последствий.

– И что ты ему сказала?

– Что я сказала? Ты у меня спрашиваешь, Семёнов? Что я ему сказала? Нет, ты и вправду больной на всю башку! Боже, с кем я живу?! Даже не верится!

– Что ты ему сказала?! – на этот раз голос пришлось повысить мне.

– Всё, что должна была сказать! А завтра ещё и об этом разговоре расскажу! Тебе лечиться надо, Николай! Ты больной человек! И если не понимаешь этого, мне самой придётся сделать всё, чтобы обезопасить семью!

– От кого обезопасить? От чего?

– От тебя, псих недоделанный! От тебя и от твоих диких выходок! У нас дочь растёт, она смотрит на всё это!

– На что смотрит? На то, что отец наконец осознал, что он должен заботиться о ней? На то, что ей с ним интереснее, приятнее и комфортнее, чем с тобой? На то, что я пытаюсь вырастить из дочери человека, а не бездушный манекен? На что она смотрит?

Мария застыла в изумлении. Её размытый силуэт в лунном свете некоторое время оставался недвижимым. Затем она медленно отползла к краю кровати, встала с неё, указала на дверь и процедила сквозь зубы: