Сергей Яковенко - Омут

– Наверное, – неуверенно сказал я. – Я так не смог бы. Прямо секта какая-то, закрытое общество.

– Ух ты! – шёпотом воскликнула Татьяна. – Меня тоже такая мысль посещала! Они постоянно такие рожи счастливые корчат, что иногда кажется, что всё это фарс. Прямо, как пасторы в сектах.

На ресепшн вышла Аглая. Присутствующие оживились.

– Рада всех видеть в хорошем расположении духа, дорогие мои, – театрально громко обратилась она ко всем. – Я сегодня уже выходила на улицу и скажу вам не без сожаления: лето заканчивается. Но зато листья на деревьях – это просто нечто! Наш парк преобразился. Красотища! Ну что? Все собрались? Выходим?

Отовсюду посыпались возгласы одобрения. Татьяна снова схватила меня под руку и потащила к выходу.

Мы обошли здание и оказались на небольшой лужайке, покрытой стриженой газонной травой и обильно насыщенной лавочками. Мужчины закурили, женщины стали собирать опавшие листья и выискивать на деревьях белок. Некоторые принесли с собой бадминтон и принялись играть. Я почувствовал себя пятилетним ребёнком, которого в детском саду воспитатели вывели на прогулку. Затем обратил внимание, что иду под руку с девушкой, и мне почему-то показалось, что это мероприятие больше походит на выгул пенсионеров в доме престарелых. Так или иначе прогулка вызывала чувство уныния и безысходности.

– Чудовищно, правда? – спросила меня Татьяна, когда мы присели на одну из скамеек. – Такое ощущение, что нас пасут, как каких-нибудь баранов или коров.

Я засмеялся.

– А мне показалось, что это прогулка в доме престарелых.

Теперь засмеялась и она.

– Это пройдёт. Просто ты ещё не привык. Я первое время вообще с ума сходила. Странно звучит из уст сумасшедшей, но чувство было именно такое. Ни с кем не общалась, сидела целыми днями в комнате. Разговаривала только с Аглаей. Ещё немного – и точно руки на себя наложила бы. Но она, конечно, молодец. Настоящий профессионал. Знал бы ты, с какими психиатрами приходилось сталкиваться до этого, то понял бы. Регеций вообще не такая!

– Хотел спросить у тебя насчёт самоубийств. Мне тут один конвоир говорил, что в отделении высокая смертность. Причём люди именно накладывают на себя руки.

– Да? – удивилась Татьяна. – Честно говоря, ни разу не замечала. Выздоравливали – это да. Их выписывали. Но чтобы кончали с собой… Может, он обманывал?

– Не знаю. Вряд ли. Незачем ему это.

– Просто этого быть не может. Ну, скажи, кому взбредёт в голову себя убивать, когда тебя с утра до ночи носят на руках? Причём совершенно бесплатно. Будь моя воля, я, наверное, вообще согласилась бы здесь всю жизнь провести. Ни забот, ни хлопот, ни потрясений. Кормят, одевают… – Она хитро улыбнулась и посмотрела на меня: – Подселяют приятных соседей. Но самое главное – тебя здесь понимают. Тебя здесь поддерживают. Такого отношения я ещё не получала никогда и ни от кого. Не представляю, как буду жить, когда выйду отсюда. Очень надеюсь, что у Аглаи получится меня вылечить, и боль от расставания будет не такой сильной, как кажется сейчас.

– Что-то долго она тебя лечит, тебе не кажется? Она мне говорила, что первого пациента выписала уже через месяц после открытия клиники.

– Да, моё лечение немного затянулось. Но все люди разные, и степень заболевания тоже у всех разная. Мой случай не самый лёгкий. Может, поэтому так долго? Во всяком случае, я не против длительного пребывания здесь, я же говорила уже. Надеюсь, тебе тоже понравится.

– Спасибо, – сказал я и увидел, что в нашу сторону идёт Аглая.

За ней медленно плёлся мой сосед Лёха. Складывалось впечатление, что идёт он против воли, освещая своей кислой миной всех, кто встречался на пути.

– Николай! – как всегда жизнерадостно воскликнула Регеций. – Мне Алексей сказал, что вы уже успели познакомиться, но я хотела бы представить вас друг другу поближе. Вы не против?

– Конечно, Аглая, – пожал я плечами.

– Замечательно! Дело в том, что Алексей – один из… м-м-м… самых бывалых наших постояльцев. Сколько ты уже с нами, Лёш?

– Одиннадцать месяцев, – вздыхая и демонстративно переводя взгляд с одной верхушки дерева на другую, ответил тот.

– Одиннадцать полезных, прекрасных месяцев! – подытожила Аглая и потрепала Лёху по волосам так, будто он был не человеком, а каким-нибудь домашним питомцем.

Вот только хвоста у Лёхи не было. Но если бы хвост и был, то он всё равно не завилял бы им от удовольствия.

Прогулка длилась не дольше часа. За это время я успел пройтись с Татьяной под руку по парку и рассказать о каких-то незначительных деталях своей прежней жизни. Слова приходилось подбирать очень аккуратно, чтобы не выдать ничего такого, о чём ей нельзя было знать. Татьяна расспрашивала о моей прежней работе, жене, родителях. Интересовалась, откуда я родом и чем увлекаюсь. Очень заинтересовалась поиском монет. Просила, чтобы я обязательно показал ей свою коллекцию находок после того, как окажемся на свободе.

Я говорил, а сам непрестанно рыскал глазами вокруг, изучая местность и просчитывая все возможные варианты побега. И вариантов, на удивление, хватало. Двор корпуса отделения экспериментальной психиатрии не охранялся и не огораживался даже самым обычным забором. Всё было открыто! По крайней мере, в рамках больничного комплекса, который был, повторяю, просто огромным. Мы гуляли с Татьяной вдвоём, отойдя от основной группы на приличное расстояние. Я оглянулся в ту сторону, откуда мы шли, пребывая в полной уверенности, что за нами вьются как минимум два конвоира, но обнаружил, что мы остались в полном одиночестве. Остальных даже не было видно за плотными ветвями кустов.

– А ты никогда не думала о том, чтобы сбежать отсюда? – спросил я, когда убедился, что рядом никого нет.

– Думала, конечно, – хмыкнула Татьяна и сильнее вцепилась в мою руку, будто ёжась от холода. – Будь уверен, в первые дни только об этом и думала. Тем более, это не так уж и сложно сделать. Но зачем? В чём смысл? Сбежать, чтобы до конца дней скрываться? Я наконец нашла реальную возможность победить то, что мне с рождения мешало нормально жить. Да ещё и так безболезненно. Я же говорила уже, как меня лечили. Так от чего бежать-то? От спасения? Всё равно поймают. Только в это отделение путь уже будет заказан. А на электрошок и нейролептики я больше ни за что не соглашусь. Лучше уж тогда… – Она запнулась и смолкла.

Мне вдруг стало по-настоящему жаль её. Эта женщина имела то, что может быть единственно ценным в любом человеке. Но общество, в котором она живёт, вынуждает её считать этот бесценный дар дефектом, от которого непременно нужно избавляться. Мучительно избавляться!

– А ты уверена, что твоё нынешнее состояние – это заболевание?