Андрей Шипилов - И упало Слово

И смотрю, за ужином ко мне начальник транспортного цеха подсел и опять так вежливо, что, дескать мы вас не торопим, понимаем, что вы только из штрафзоны, вам в себя надо прийти. Но не хотели бы вы у нас бригадиром поработать. Потому что наши специалисты у вас явные организационные способности видят.

— Короче, ты начал делать карьеру с первого дня, — улыбнулся Корчак.

— Не просто начал, — серьезно ответил Ньютон, — я за неделю прошел путь от простого грузчика до начальника дистанции. Мыслимо ли такое было в Бодайбо?

— Так что такое начальник дистанции? Ты обещал объяснить.

— Начальник дистанции — это один из самых главных людей в нашем деле. Наш поселок — это конечная точка дистанции, трассы, по которой переправляют людей из лагерей на волю. Вот я начальник этой самой дистанции и есть. Раньше была одна дистанция, от Бодайбо до нашего поселка, и командовал ею Моисей. А теперь появилась вторая — от Куала Лумпура, и командую ею я. Они давно хотели эту дистанцию сделать, но у них не было человека с нужными талантами, а как я появился, вот так они ее и сделали.

— Так это ты меня сейчас в качестве начальника дистанции везешь? — догадался Корчак.

— Нет, — серьезно ответил Ньютон, — дело начальника — организовать работу, а людей возят специальные люди, проводники. Вот я, как начальник дистанции, получив сигнал от пилота о том, что тебе подменили конвойных, должен был успеть разобраться в чем дело, уведомить нашего сенатора о том, что тебя похищают, разработать план твоего спасения и реализовать его. Как видишь, я успел! А уж везу я тебя по старой дружбе. Когда еще вот так душевно пообщаешься, если не в дороге.

— Так это все сделал ты? — воскликнул потрясенный Корчак, — это ты спас меня? Но как? Мы же были в полете всего несколько часов! Лишь несколько часов прошло с того момента, как пилот заметил подмену!

— Ты — спас меня, я — спас тебя, — пожал плечами Ньютон, — но какие могут быть счеты между старыми друзьями.

Некоторое время они ехали молча.

— А можно я буду звать тебя по-прежнему, Ньютоном? — попросил Корчак, — я несколько раз пытался тебя Брауном назвать, пока мы ехали, но как-то язык не поворачивается. Для меня ты все равно — Ньютон.

— Хочешь называть Ньютоном, называй Ньютоном, — это теперь мой удел такой, всю жизнь два имени носить. Одно как бы официальное, а другое — легендарное.

— В смысле — легендарное?

— Неужто непонятно? У тебя ведь теперь тоже два имени на всю жизнь, одно — Ян Корчак, а другое Спаситель. Мы теперь с тобой как бы веревочкой связаны. Где упомянут Спасителя, там упомянут и друга его Ньютона. А где упомянут Ньютона — там упомянут и Спасителя.

— Это ведь даже не имена, — продолжил Ньютон после некоторой паузы, — это вроде как бы вторая суть. Ибо тот, кого зовут Спасителем не является Яном Корчаком, а тот, кого зовут Ньютоном — не является Джоном Брауном. Я потому и стал Джоном Брауном, чтобы люди не падали к моим ногам, когда я представляюсь Ньютоном.

— Неужто к ногам падают? — ахнул Корчак.

— Ну не буквально, конечно, фигурально, но разница не велика. Как узнают, что я «тот самый Ньютон», так сразу ждут от меня сокровенной мудрости, которой я научился у Спасителя, и жаждут наставлений.

— Да уж, и отмахнуться нельзя, — посочувствовал Корчак.

— Нельзя, — согласился Ньютон, — но я придумал выход. Я читаю лагерникам в качестве наставлений базовые принципы нашей вольной конфедерации.

— Да ладно,— засмеялся Корчак, — и что, слушают?

— Еще как слушают! Они же не на пустом месте возникли эти принципы, они выстраданы столетиями рабства. Они написаны кровью поколений, в них заключена сама квинтэсенция свободы. Любому лагернику они — как бальзам на душу!

— Но погоди, — спохватился Корчак, — ведь эти принципы Конфедерации, это же официальный документ, они же опубликованы, любой может поймать тебя на плагиате, увидев, что эти твои наставления совпадают с принципами конфедерации.

— Уже нет, не поймают, — тихо сказал Ньютон, — кажется, я перестарался, Ян. Я сделал странную вещь. Я разрушил причинно-следственные связи. Понимаешь, большинство теперь уверены, что это ты дал Конфедерации свои заповеди в качестве основного закона.

Некоторое время они молчали. Потом Корчак сказал:

— Надо бы мне прочесть эти мои заповеди. Вдруг я с чем-то не соглашусь.

— Согласишься! — твердо сказал Ньютон. — Любой, кто прошел через лагерь, с ними согласится.

— И все же, они у вас должны быть в напечатанном виде, как доедем до вашего поселка, найди мне экземпляр.

— Зачем ждать? Я их так часто произношу, что уже на память выучил. Вот слушай.

Ньютон принял торжественный вид и провозгласил:

— Принцип первый: Да не будет никто разлучен! Ни дети с родителями, ни супруги, ни влюбленные, ни друзья. Каждый сам волен решать с кем ему жить и общаться, и никто не вправе тому препятствовать!

— Ну как тебе? — повернулся он к Корчаку.

— Я честно говоря, думал, — ответил тот, — что первая заповедь будет запрещать рабство, — но когда сейчас услышал тебя, то понял, что так будет правильнее. Человек может ко всему привыкнуть и со многим смириться. И с принудительным трудом, и тяжелым бытом, и с обидами, и с физической болью. Ни никогда не сможет смирится с потерей близких и с разлукой. Это правильно, что они сделали такой принцип первым.

— Нет принципа, запрещающего рабство, ибо рабство многолико и может маскироваться, — торжественно сказал Ньютон. — Поэтому наши принципы запрещают не само рабство, а все его многоликие черты, чтобы они нигде не просочились.

Он снова принял торжественный вид и провозгласил:

— Принцип второй: Да не будет никто принуждаем! Никто не может быть принужден делать (или наоборот, не делать) то, чего он не желает. Думать, говорить и слушать то, чего он не хочет. Жить и бывать там, где он не сочтет нужным. Если только он сам добровольно и осознанно не взял на себя по службе или по договору с другими людьми по обязательства, ограничивающие это его право.

— Оговорка о добровольном и осознанном ограничении, она для того, чтобы работникам можно было поручать работу, которая им не нравится? — спросил Корчак.

— О нет, — засмеялся Ньютон, — это вообще на все случаи жизни. Ведь без того, чтобы добровольно брать на себя ограничения, жить нельзя. Вот ты женишься, например, значит добровольно ограничиваешь себя в общении с другими женщинами. Или на государственную или военную службу пошел, значит будь любезен делать то, что тебе под должности полагается, даже если тебе не нравится. Ну или если договорился работу какую-то выполнить, тогда исполняй договор, даже если тебе расхотелось, потому что люди на тебя надеются. Но вообще-то, — он хитро сощурился, — что касается работы, то тут все хитрее придумано. Если работа человеку не нравится, то есть способ сделать так, чтобы она сразу понравилась. Об этом — третий принцип!